Мы будем гореть в аду вместе

Ширик всегда был её псом. Я – просто член семьи, а Томка – мать, богиня и повелительница всех собак в мире. Когда её не стало, Ширик лежал у двери и ничего не ел, а когда уходил, я ещё долго слышал его протяжный вой.

Один из соседей попытался погнуть передо мной пальцы насчёт шума, но я без замаха врезал ему в нос. Я знал, что я не прав, мне было стыдно, и я позорно смылся. А вечером он пришёл ко мне и извинился. Он стоял с бутылкой вискаря в проёме двери и бормотал что-то про то, что не знал, а в моём мозгу долбились два желания: врезать ещё раз по его распухшему носу и сгореть от стыда на месте. Я выбрал второе. Хорошие люди бывают абсолютно безжалостны в своей доброте.

Мы выжрали с ним тот вискарь под пьяные слёзы, потом ещё один под бухие рыдания. Он рассказывал про то, как сильно любит свою… Я не запомнил, как зовут его любимую. И как он представил себе… и лучше бы не представлял… и как он уже совсем не может себе представить, насколько больно мне. Я сидел и сочувствовал: ему жить в ужасе ожидания потери, а я уже потерял всё, мне бояться нечего. Можно позавидовать.

Опять унесло куда-то, мысли путаются, наверное, так всегда, когда умираешь.

Ширик… Ширик лежал несколько дней. Не ел. Неохотно выходил на прогулку. Совершенно игнорировал всякую мелюзгу, которую обычно задорно облаивал. Даже гадил с выражением невыносимого страдания на глупой чёрной морде. Я уже подумывал отвести его в ветеринарку, под капельницу, чтоб не умер от истощения. В том состоянии души он, не упираясь, вошёл бы со мной и в эту обитель собачьей скорби…

Но в день перед моим отъездом на север пёс впервые повернул тяжёлую голову к миске с кормом. Обнюхал её без энтузиазма, но всё же сунул пасть и чуть поел. Потом ещё немного, и ещё. Ночью он влез ко мне на кровать, и, хотя я всегда его гонял, сейчас просто не смог. Просто обнял его колючую шею и заснул. А на следующий день уехал…

– Ширик у Борьки. – сказал я, пряча глаза. – Он взял на передержку.

– Кот, ты нормальный вообще? Когда Ширик признал в тебе хозяина, самого близкого и важного человека, ты отдал его в чужие руки?

– Борька не чужой!

– Чужой! Для Шираза чужой. Он страдает там, а ты сидишь тут и размазываешь свои замёрзшие сопли. Он тоже живой, и ты ему нужен.

– А тебе я не нужен?

– Я подожду. Время здесь не имеет значения. Оно может тянуться бесконечно, а может годы проматывать за секунду, надо только захотеть. Ты придёшь, но не раньше, чем должен, а для меня твои года пролетят очень быстро. Кот, мы будем вместе, только не испорть всё, пожалуйста. Вторых шансов не бывает.

– Ты меня гонишь?

– Да. Если ты останешься, мы больше никогда не увидимся. Мы будем в разных местах.

Я просто не мог, Я даже не моргал, чтобы не потерять ни одного мгновения, пока я её вижу. Но Тома смотрела строго.

– Я ухожу, мне пора. Если ты останешься здесь, мы потеряем друг друга навсегда. Ты этого хочешь?

Я замотал головой, но так и не мог сдвинуться с места. Она набрала полную грудь воздуха и заорала:

– Вали отсюда!

А потом исчезла.

***

– Он меня больше не видит?

– Нет.

Полупрозрачная фигура села рядом. Сквозь её неясный силуэт неслись снежинки.

– Хорошо, – сказала я, – иначе он так и сидел бы там.

Мы молча смотрели, как Кот поднимается на ноги, пошатываясь под шквальными порывами, как медленно уходит в снежный вихрь. Человек проводил его презрительным взглядом.

– Никогда не мог понять этой… несамодостаточности. Тамара, что ты в нём нашла? Просто любопытно.

– Ты всё равно не поймёшь, ты не мыслишь такими категориями. – Я повернулась к нему. – За что его к тебе? Я знаю, почему я, но его за что? Он никому не причинил вреда!

– Твой Кот не верит в Него. Это страшный грех.

– Так он и в тебя не верит!

– Мне плевать, верят в меня или нет, а Он очень обидчив. Пускает только тех, кто верит и не ищет доказательств.

Я очень устала. Удивительное чувство для того, у кого нет тела.

– Он видел меня, теперь он поверит.

Мой собеседник расхохотался.

– Смеёшься? Ты – галлюцинация замерзающего человека. Так он подумает, когда очнётся на койке в медсанчасти гарнизона. Даже не сомневайся.

– Сколько ему осталось?

– Двадцать один год… Чуть больше. Смотри позитивно: вы снова будете вместе, на веки вечные. Я только не пойму, зачем тебе это? Он всё равно мой клиент. К чему тянуть? Были бы уже вместе.

– Двадцать один год обычной жизни… Не так и мало. Не тронешь его, обещаешь?

– Обещать не значит жениться… Но тебе готов пообещать. Почему-то я позволяю тебе больше, чем остальным.

Он встал, махнул мне рукой:

– Идём. Я выполнил твою просьбу, пора платить.

И мы просто исчезли, потому что нас и не было…

С. В. Мельников