Мы

— Дуглас, если ты не скажешь, в чем дело, мне придется угадывать.

— Иногда мне кажется, что тебе веселее, если меня нет рядом.

— Как ты можешь такое говорить! Это неправда.

— Тогда почему мы никогда никуда не ходим с твоими друзьями?

— Мы здесь, разве нет?

— Но не вместе. Ты привела меня сюда, а затем ушла.

— Это ты хочешь уйти!

— Но ты не очень-то стараешься уговорить меня остаться.

— Дуглас, ты отдельная личность. Уходи, если хочешь, мы не срослись боками.

— Боже упаси нас от такой близости!

Она попыталась рассмеяться:

— Прости, я не понимаю: ты злишься оттого, что мне весело? Или потому, что здесь Анджело? Не уходи, объяснись.

К этому времени мы оказались на бетонной лестнице и понеслись вниз по пролетам мимо затаившихся парочек — кто-то из них целовался, кто-то курил, а кто-то занимался неизвестно чем.

— Почему ты никогда не знакомишь меня со своими друзьями?

— Знакомлю! Разве нет?

— Только в самом крайнем случае. А когда мы куда-нибудь идем, то всегда вдвоем, ты и я.

— Ладно, признаю, но я это делаю, потому что тебе все равно не понравилось бы. Ты не хочешь ходить по клубам, гулять всю ночь, тебя слишком заботит, что завтра на работу, вот я тебя и не приглашаю.

— Ты считаешь, что я испортил бы все веселье.

— Я считаю, что тебе не было бы весело, а значит, и мне.

— А мне кажется, тут другая причина.

— В таком случае продолжай.

— Я думаю, ты меня иногда стыдишься.

— Дуглас, это смешно. Я тебя люблю, так с какой стати мне тебя стыдиться? Разве я не возвращаюсь к тебе каждую ночь?

— Когда рядом нет никого другого.

— Но разве так не лучше? Когда мы только вдвоем? Разве тебе это не нравится? Потому что мне нравится! Я этим дорожу, будь оно все проклято, и думала, что ты тоже дорожишь.

— Так и есть! Так и есть.

Мы вышли на улицу, по сути бросовую землю, со зданиями различной степени сноса. С фабричной крыши над нами доносились смех и музыка. С края свесились лица и смотрели на нас. Возможно, среди них был и Анджело, смотрел, как мы ругаемся среди этих блоков из шлакобетона и дорожных плит, и наш спор терял свою важность и начинал казаться глупым.

— Ты хочешь, чтобы я пришла позже? — спросила она.

— Нет. Не сегодня.

— Может, мне уйти с тобой прямо сейчас?

— Нет, веселись. Прости, если помешал.

— Дуглас…

Я пошел прочь. Было темно. Лето закончилось, подступала осень. Последний хороший день года, а я впервые за время нашего знакомства чувствовал прежнюю невыразимую печаль, что сопровождала мою жизнь без нее.

— Дуглас! — (Я обернулся.) — Ты идешь не в ту сторону. Поезда в том направлении.

Она подсказала верно, но я был слишком горд, чтобы вернуться и пройти мимо нее. Только бродя среди строительного мусора, после того как мне пришлось преодолеть несколько заборов, спасаясь от овчарок, и прижиматься к разделительному барьеру на автостраде, когда мимо проносились грузовики, только окончательно потерявшись, я вдруг понял, что наша первая ссора завуалировала нечто другое первое.

Она сказала, что любит меня.

Впервые кто-то произнес эти слова без всяких условных придаточных. Неужели мне показалось? Кажется, нет. Она точно произнесла эти слова. Я мог бы щелкнуть каблуками от радости, впервые проделав такое на Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, но я сам испортил важный момент, погрязнув в жалости к самому себе и раздражении, настолько одурманенный ревностью и алкоголем, что даже не обратил внимания на эти слова. Я остановился и огляделся, пытаясь понять, где нахожусь, после чего побрел обратно той же дорогой, какой пришел.

Для такого большого здания фабрика оказалась довольно незаметной, и через полчаса хождений по пустырям я начал думать, что опоздаю, что прием закончится. Как раз когда я собрался сдаться и найти ближайшую станцию метро, я увидел в ночном небе три вспышки, за которыми прогремели выстрелы. Над фабрикой взрывался салют, похожий на сигнальные ракеты. Я повернулся и побежал в ту сторону.

Теперь они играли медленные песни; на танцполе звучала «Three Times a Lady», если я правильно помню. Конни сидела одна в глубине зала, опершись локтями о колени. Я подошел к ней и увидел, как улыбка на ее лице быстро сменилась хмурым выражением, но прежде, чем она успела заговорить, я сказал:

— Прости. Я идиот.

— Так и есть, иногда.

— Я прошу прощения. Постараюсь впредь им не быть.

— Старайся лучше. — Конни встала, и мы обнялись. — Как ты мог так думать, Дуглас?

— Не знаю, просто я… разнервничался. Ты ведь никуда не собираешься?

— Нет, я ничего не планировала.

Мы поцеловались, и немного погодя я произнес:

— Я тоже, между прочим.

— Что — тоже?

— Я тоже тебя люблю.

— Что ж, я рада, что этот вопрос улажен.

В следующий январь, спустя одиннадцать месяцев после нашего знакомства, я сидел за рулем арендованного фургона, направляясь из Уайтчепела в Балхем, рядом со мной сидела Конни, и я лихорадочно проверял зеркало заднего вида, словно опасаясь преследователей, а сам надеялся, что она всегда будет рядом.

72. Эротический реализм