Мвене-Ньяга и семеро пророков

Мы долго стояли перед статуей. Глаза старика прояснились: видимо, приступ прошел. Но вот сзади раздался топот каблучков. Пятеро девушек с блокнотами и фотоаппаратами окружили статую Хора. Гид, паренек лет двадцати пяти, чем-то походил на древнего царя. И, может быть, поэтому девушки попросили его стать рядом со статуей. Старика они вежливо попросили отойти в сторонку.

Вспышки на секунду осветили зал. Наверное, получится хороший снимок — молодой египтянин будет сверкать веселой улыбкой. А про Хора заметят: он жил три тысячи лет назад. Говорят, что он верил в бессмертие, в то, что вернет себе душу и снова примется воевать, строить гробницы, готовить царство для своих детей…

Старик стоял в стороне и смотрел, как фотографируют его молодого коллегу. Глаза его снова потухли, и, сгорбившись, он пошел к выходу.

Мне нужно было зайти в дирекцию к доктору Абдаль-Кадер Селиму, первому куратору Египетского музея, чтобы получить разрешение сфотографировать голову Нефертити. А пока мы ждали работника фотолаборатории, доктор говорил о традициях. Он считает, что современные египтяне сохранили кое-что из древних традиций и по сей день. Например, и сейчас родственники умершего устраивают поминки через сорок дней. И это не случайно: ведь во времена фараонов мумификация тела заканчивалась как раз через сорок дней. Вместе с телом в могилу древние опускали еду. И сейчас люди (хотя ислам резко отличается от религии древних), когда идут на кладбище, берут с собой пищу. Только отдают ее не покойнику, а человеку, читающему над могилой Коран.

Еще я спросил о болезнях.

— Хирурги исследуют мумии, — говорил господин куратор. — Они определили, кто из фараонов погиб на войне, кто умер от оспы, кто был отравлен. Ученые установили, что многие заболевания, которые есть сейчас, существовали и тогда. Например, сердечно-сосудистые.

Когда я вышел из оффиса, двор музея был залит солнцем. Торговцы предлагали кольца, браслеты, серьги, за пять минут снижая цену в пять раз. Мимо железной ограды катили автомашины. Старого Ахмеда не было видно. И я попросил другого человека пойти со мной. Я повел его к статуе Хора, попросил рассказать о нем. Молодой гид точь-в-точь повторил историю, рассказанную Ахмедом. С одной лишь разницей. Он сказал:

— Только чудес не бывает…

Сейчас, когда я пишу об этом разговоре, у меня на столе лежит книга французских авторов Лякутюр «Египет в переходный период». Вот как они понимают внутренний мир египтянина: «Ни один народ так не созрел для гордости и так не устал от унижения, как тот, который несет бремя прошлой славы… Если что-то и взято из разнообразных видов религии фараонов, то это прежде всего вера: мир представляет собой гармонию, он хорошо устроен, он останется таким же, каким был, а поэтому глупо и преступно пытаться изменить его».

Я привожу эти строки потому, что мне трудно описать душевные переживания Ахмеда, когда он, полузакрыв глаза, смотрел на Хора. Возможно, то, о чем пишут Лякутюры, относится и к Ахмеду, человеку старому, уже не могущему менять ни своих убеждений, ни веры, не способному отказаться от мечты, поддерживавшей его всю жизнь.

В «Горизонте солнца»

Эль-Амарна. Едем туда. Впереди триста километров вверх по Нилу. Дорога узковата. Раннее утро. Роса не успела еще высохнуть. По краям дороги толстые старые деревья. За ними поля. Овцы, караваны верблюдов, повозки с помидорами, индейками заставляют снижать скорость.

Нас везет профессор Хасан Бакри. Человек яркого характера и необычной творческой биографии. Еще студентом занялся социологией. Она привела юношу в мир греческой философии и литературы.

— Потом я увлекся древностью, — не без удовольствия рассказывает профессор. — Решил стать египтологом. Теперь уже до конца дней своих.

Я представляю себе нашего спутника, седого, чуть сгорбившегося старика, в окружении древних папирусов, колесниц, браслетов, плит с письменами, мумий. Как неутомимый путешественник пробирается через заросли, горы и пустыни в поисках рек, так и он идет к своей цели — установить, как повлияла культура древних египтян на греческую социологию, философию и литературу.

— Я хочу знать первоисточник, — полушутя-полусерьезно заканчивает господин Бакри рассказ о своей жизни. Профессор время от времени вынимает блокнот и карандаш. Он коллекционирует надписи, которыми украшают свои доисторические колымаги (преувеличиваю, конечно, но в провинции возраст автомашин исчисляется по крайней мере тридцатью-сорока годами) таксисты. Такими вот примерно: «Дорога, верни меня домой», «В терпении успех», «До свидания, смугленькая», «Благослови, Аллах, очаг мой».

— Я хочу сравнить эти надписи с теми, что делали древние египтяне на своих колесницах и лодках, — объясняет профессор.

…Ночь. А дорога не становится свободнее, и ехать по-прежнему трудно. Не все возницы зажгли под телегами свои стоп-сигналы — керосиновые светильники, так что нужно быть все время начеку.

Но вот Эль-Минья.

— Эмблема города, — поясняет профессор Бакри, — головка Нефертити. Видите, она на дверях такси, грузовиков.