Музыкант

— Алло, хэрр оберст, — крикнул он за перегородку, — комэн зи маль хир! Эс гибт этвас вихтигес, глаубэ их.

В дверях появился небольшой краснолицый полковник в очках. Он внимательно оглядел стоящих с шапками в руках «делегатов» и молча подошёл к разложенной на столе карте:

— Нун, вас нох?

Прохор только что собирался рассказать что-нибудь позавлекательней, как двое конвойных ввели маленького человека в изорванном, подпоясанном тонким ремешком, светлом макинтоше. Рядом с шубами офицеров и запорошёнными снегом солдатскими шинелями этот макинтош производил впечатление наивного маскарада. Но, глянув на арестованного, Прохор понял, что о маскараде не может быть и речи: лицо пленника было серо-синим от холода, зубы скалились, как у затравленного зверька. На непокрытой голове ярко горела копна рыжих волос. Прохор не сразу понял, откуда знает этого человека. А поняв, вздрогнул: то был пианист, тот самый пианист.

Офицеры заговорили между собой. Прохор прислушался.

— Вот, господин полковник, тот самый еврей, которого вчера поймали около моста. Продолжает твердить, будто он музыкант и не имел никакого отношения к порче моста.

Полковник вскинул на пианиста тяжёлый взгляд серых глаз.

— Похоже на правду, — сказал он медленно, — для такой работы нужна медвежья сила, а это какой-то… — Не договорив, он обратился к пленному: — Музыкант?

— Да.

— Сейчас проверим. Покажи, что ты можешь. — Полковник кивком указал на стоящую у стены старенькую фисгармонию. — Если ты действительно такой известный музыкант, как говоришь, мы тебя отпустим. Играй.

Пленный подошёл было и фисгармонии, но, подняв руки, вдруг поглядел на свои синие, сведённые холодом тонкие пальцы и в бессилии уронил их.

— Зейне хенде зинд эрфронен, — сказал майор полковнику.

— Согрей руки, — коротко приказал полковник и снова кивком снизу вверх показал на лампу.

Музыкант подошёл к лампе и стал греть руки. Тонкие кисти его светились насквозь. Казалось, видно, как течёт в них кровь. Прохор глядел на эти руки, забыв, зачем он здесь, забыв начатый рассказ над развёрнутой картой.

Музыкант сел за инструмент. Жестом, так хорошо запомнившимся Прохору с первого концерта, потёр руки и стал задумчиво глядеть на свои длинные, все ещё багровые от холода, пальцы. Прохор увидел на их тонкой коже глубокие ссадины и кровоподтёки. Пианист тоже, словно сейчас только заметив, что руки его изранены, бросил испуганный взгляд на немцев и поспешно склонился над инструментом.

Погребальное пение «Реквиема» заполнило горницу, рвалось сквозь дребезжащие окна в стужу, в тёмную тишину леса, подступившего к самой усадьбе.

Полковник неотрывно глядел на руки пианиста. Его брови все ближе сходились над золотым переносьем очков. Поймав это движение бровей, майор крикнул музыканту:

— Стоп! Прекратить это славянское нытьё!

Пианист испуганно оборвал музыку. Его руки, как подстреленные на лету птички, замерли на миг и упали с клавиатуры.

Полковник сердито взглянул на майора:

— Абэр, варум дох славиш?! Съист эйн эхтер дойчер компонист — Моцарт, мэйн херр.

— Ах, во! — виновато произнёс майор, — вундербаар!

Полковник бросил пианисту:

— Играть! — и снова его внимательные серые глаза устремились на пальцы музыканта.

Немцы опять заговорили между собой.

— Такими руками ничего нельзя сделать, — сказал полковник. — Это всего лишь руки артиста.

— Да, — согласился майор.

— В Америке такие руки страхуют, — сказал полковник пианисту. — А у вас?

— У нас эта излишне, — тихо сказал пианист. — А когда я ездил в Штаты, мои руки действительно были застрахованы.

— Во сколько? — с жадным интересом опросил майор.

— Двести тысяч долларов, — спокойно произнёс музыкант.

Немцы удивлённо переглянулись.

Майор вплотную подошёл к пианисту. Прохору показалось, что кулак офицера сжимается для удара. Прохору стоило огромного усилия сдержать себя: хотелось броситься на офицера и… Но нельзя было поднимать шум без команды «человека в очках». Задание прежде всего!

— Значит — твои пальцы сокровище! — с издёвкой произнёс офицер.

Пианист удивлённо поглядел на свои руки, словно такая мысль впервые пришла ему. Он молча кивнул и обвёл присутствующих смущённым взором.

Взгляд полковника под стёклами очков сделался снова прозрачным, ничего не выражающим. Он равнодушно повернул пианисту спину и склонился над картой.

Майор порывисто схватил пианиста за руки повыше кистей и положил их на стол. В мёртвой тишине горницы было слышно, как шлёпнули ладони по дереву стола

— Руих! Спокойно! — приказал майор и быстро, схватив лежавший на столе тяжёлый пресс, с размаха ударил по пальцу пианиста.

Страшный, животный крик наполнил дом.