Музыка сфер

— Ах, мосье Мышонок, вы на меня сердитесь.

— Перестаньте! — хрипло крикнул Александр, вскидывая руку — то ли чтобы ударить ее, то ли чтобы помешать новым словам, он и сам не знал. — Бога ради! Разве вы не сказали и не сделали более чем достаточно?

— Пожалуй, — ответила она тихим голоском. — Я искренне сожалею.

Александр мотнул головой.

— Я ухожу. Больше меня здесь ничто не удерживает. — Он повернулся к лестнице, чтобы спуститься к себе в комнату, где ждал баул с его немногими вещами.

— Очень хорошо, — последовал ее голос. — Но прежде чем вы уйдете, я хочу вам кое-что рассказать. О Селене.

Александр остановился и вопреки себе медленно обернулся назад к ней. Гай стоял рядом, но спиной к ним всем, ничего не замечая, уставившись в ночное небо. Августа собственнически положила ладонь на плечо брата и тихо сказала Александру:

— Вы так и не догадались, бедный мосье Уилмот, что Селеной Гая была я?

Александр покачал головой не веря. Еще одна насмешка над ним.

— Но Селена погибла в Париже…

— Только духом, — возразила Августа. — Но ее тело осталось жить.

И тут Александр вспомнил золотой танец теней, который он видел — так давно, казалось ему! В потайной комнате этого самого дома. Он вспомнил, как был заворожен красотой брата и сестры в объятиях друг друга.

«Твой волосы, — прошептал ей Гай тогда. — О, твои чудесные волосы…»

Александр зажмурился. Ведь это все время было у него перед глазами! Гай искал Селену среди звезд, а она все это время была здесь, вселившись в тело этой гнусной женщины. Любовь Гая к ней погубила его здоровье и его разум.

Но затем времени ни на что не осталось — Гай повернулся и, спотыкаясь, бросился к ним, выкрикивая имя сестры. Лицо его превратилось в жуткую зияющую бездну, а в глазах не осталось ничего, кроме черноты. Одной рукой он сжимал затылок, будто старался вырвать опухоль, давившую его мозг. И тут он начал кричать.

LXI

О тьма, тьма, тьма в полуденном сияньи.

Необратимо полное затменье,

И нет надежды, что настанет день.

ДЖОН МИЛЬТОН. «Самсон-борец (1671)

Когда в этот вечер наступила темнота, Пьер Ротье прошел пешком на Клэр-Маркет, где лавки ростовщиков и закладчиков теснились бок о бок с грязными кабаками и ветхими домами, обиталищами бедняков. С ним был его большой кожаный баул, в котором лежали не лекарства, но некоторые его бесценные хирургические инструменты и медицинские трактаты.

Он продал их поочередно за серебро. А потом, когда ночь поглотила эти жалкие обиталища, он поспешил к дому в глубине Лейстер-Филдз, где проживал старый печатник, искусно подделывавший документы.

Ротье потратил часть своего серебра на покупку бумаг, которые требовались Монпелье и ему самому для дальних поездок. Однако, с лихорадочным нетерпением ожидая, пока печатник тщательно вписывал фальшивые имена, он задавался вопросом, как далеко смогут они уехать с Гаем во власти его страшного недуга. Ему следовало уехать несколько недель тому назад. Персиваль знал, что нужно скрыться незамедлительно. Ротье неистово проклинал поиски потерянной планеты, приковавшие их здесь.

Пока он быстро шел назад в Холборн, липкая ночная жара просачивалась в его кожу, а запахи пива и курева, бившие из дешевых кабаков в этом конце Игл-стрит, оглушали его обоняние. С начатом лета в этой части Лондона вновь забушевала тифозная горячка. Взглянув на небо, туда, где Юпитер на юге ровно сиял над крышами, Ротье вспомнил, что древние верили, будто эту болезнь порождало тройное взаимодействие Сатурна, Юпитера и Марса. Теперь было известно, что многие болезни порождаются нищетой, грязью и скученностью. Тем не менее, подумал Ротье, врачи вроде него были так же бессильны в борьбе с этими бичами человечества, как и древние.

Ему в уши ударило дребезжание шарманки, игравшей где-то поблизости. Наконец, добравшись до своего дома, он начал подниматься по лестнице к себе в комнату, но, внезапно вспомнив, что его запасы опия почти исчерпались, он снова вышел на улицу и зашагал к лавке аптекаря по Дин-стрит мимо продавца газет на углу, выкрикивавшего последние новости. И под бряцанье колокольчика, войдя внутрь лавки, он увидел, что аптекарь погружен в чтение листка, на котором едва высохла типографская краска. Старик прищелкивал языком, водя пальцем по каждой строчке, иногда отвлекаясь, чтобы поправить очки на остром носу. Когда он увидел Ротье, стоящего в сумраке у двери, он дружески поднял голову и сказал:

— Очень скверное дело, мой французский друг, очень скверное.

Ротье, думая о вспышке тифа вокруг Филд-лейн, ответил.

— Да, сквернее некуда.

— О да. Столько погибло этих бедных солдат.

Ротье резко вскинул голову.

— Солдат? То есть как? О чем вы говорите?

— Да о тех ребятах, которых высадили на Кибероне. О ваших бравых французских ребятах. Или вы еще не слышали новости?

— Я никого не видел. И не слышал ничего…

Аптекарь так затряс головой, что очки чуть было не слетели с его носа.