Музыка моего сердца

Звук церковных часов был заглушён колоколами. В секции Французского театра ударили в набат. Несколько минут спустя отозвались другие секции. Город содрогался от звона, похожего на шторм.

— Пойдём, Малуэтт, пойдём на Новый мост! — закричал Оливье.

На Новом мосту, в полусвете раннего утра, вытянули свои короткие хоботы чёрные орудия. Пушкари в треуголках замерли возле пушек. На мосту было шесть орудий. У самого подножия «старого волокиты» стояли ещё два. Ветер рвал дымки от пальников и относил их к реке.

Возле моста росла толпа. На левом берегу колыхались пики. Марсельские добровольцы стояли на набережной с ружьями. Всюду рдели красные колпаки и флаги. Крики разносились над рекой:

— Долой Вето!

— В тюрьму Луи Бурбона!

— Смерть изменникам! Друзья, поверните пушки!

— Смотрите, сосед, — сказал вдруг Оливье, — да это ваша Мари-Бланш!

Девочка стояла в толпе, прижимая к груди бубен, и заворожённым взглядом смотрела на пушки. Оливье окликнул её, но она не услышала его голоса в вихре криков.

— Эх, сосед, — промолвил Оливье, — зря вы не взяли с собой скрипку. Сходите-ка за ней. Бубен уже здесь.

— Нет, нет, — сказал Малуэтт.

Ему внезапно показалось, что Париж взорвался. Подскочили башни Собора богоматери, полетели вверх колонны Монетного двора, взвились шпили церкви Сен-Жермен. За ними устремились крутые крыши Лувра и островерхие башенки Консьержери. Они поднялись в розовое небо и смешались с облаками; за ними последовала река со всеми её мостами, а позади всех скакал по небу на бронзовой лошадке «старый волокита», и хвост его коня превратился в дымный след. Малуэтт зашатался.

— Что с вами, сосед? — спросил Оливье.

Но скрипач его не слышал. Он закрыл лицо руками и устремился в бегство.

В этот момент толпа набежала на мост, как высокая волна прибоя неожиданно накатывается на самые отдалённые углы берега. Пушкари дрогнули. Хоботы пушек медленно повернулись в обратную сторону, и пушки нацелились на королевский дворец Тюильри.

— Да здравствуют пушкари!! Вперёд на правый берег!

Затрещали барабаны. Марсельские добровольцы вступили на мост, за ними повалил лес пик. Впереди несли на руках тоненькую, смуглую девочку с вдохновенным лицом, которая неистово била в бубен. Из толпы ей подали на кончике пики красный колпак, и она надела его на свои размётанные чёрные волосы.

— Карманьола, — восторженно пробормотал поэт Шенье, которого прижали к перилам моста, — это ожившая Карманьола — дева свободы…

* * *

Утром 10 августа король устроил перед дворцом Тюильри смотр войскам. В ответ на возглас «Да здравствует король!» вся площадь дружно ответила: «Да здравствует нация!»

У главных ворот дворца построилась швейцарская гвардия.

Несколько минут прошло в тягостном молчании. Затем из ворот показалась целая процессия: впереди королева Мария-Антуанетта с мальчиком — наследником престола, за ней вереница придворных дам.

— Пропустите Луи Бурбона с австриячкой! — крикнул кто-то на площади. — Они уходят навсегда!

В тишине королевская семья прошла мимо рядов марсельцев и молодцов с пиками.

Как только они покинули площадь, толпа забурлила как котёл.

— Граждане! — крикнул коренастый человек с чёрными волосами до плеч. — Коммуна призывает вас к единству и бдительности! Во дворце засели вооружённые дворяне. Коммуна и народ Парижа очистят это осиное гнездо…

Швейцарцы взяли ружья к плечу.

— Не стреляйте! — крикнул им Шенье по-немецки. — Сопротивление бесполезно!

Швейцарцы неподвижно стояли плотной чёрной стеной.

В эту минуту посередине площади, напротив ворот, взметнулся красный флаг, и возле него запиликала скрипка.

Малуэтт вернулся. Он принёс свой инструмент, и теперь вокруг знамени все пели новый текст:

Станцуем карманьолу мы под пушек дым и гром,
Станцуем карманьолу в Тюильри, перед дворцом…

Малуэтт был бледен. На лбу у него выступили капли пота. Он играл и пел с закрытыми глазами, а вокруг него молодцы в длинных штанах яростно выкрикивали припев, потрясая пиками и палками и топая ногами.

— Да здравствует республика! — закричал Малуэтт, размахивая скрипкой, и вся площадь ответила ему таким же криком.

Это была уже не та плясовая карманьола, которую Малуэтт играл на Новом мосту. Это была песня бунтующих площадей и восставших улиц.

Тут раздалась короткая сухая немецкая команда, и швейцарцы дали залп.

Длинная полоса дыма взметнулась вверх. Малуэтт упал как подкошенный, и рядом с ним свалилось человек шесть. Толпа подалась назад и, собравшись, как морской вал, рванулась к воротам.

Швейцарцы рассыпались и побежали в сторону. Тяжело бухнула пушка, за ней другая. Густой дым повалил по площади. Ворота рухнули, и молодцы с Нового моста ворвались во двор, нагнув вперёд пики. Там, во дворе, отчаянно трещали ружья и пистолеты. Дворянская гвардия защищала последний оплот монархии.

Мари-Жозеф Шенье стоял на площади, нагнувшись над трупом толстяка Малуэтта. Мимо него пушкари тащили орудия, девушки несли бинты и вёдра с водой.