Музыка как судьба

Особенно любил он один портрет Петра Ильича, висящий в одной из комнат Клинского музея (он называл этот портрет «после вчерашнего»). «Закрытый», всегда внутренне напряженный был человек. Редко я видел его говорящим открыто, просто, правдиво. В один из таких разговоров помню его слова: «Моя жизнь — это "одиночество на людях"». Хорошо помню, как играл ему некоторые свои вещи. Сонату для фортепиано” играл осенью 1944-го года в его квартире на Пушкарской. Прослушав, он сказал: «Юрий Васильевич, Вы достигли мастерства. Теперь все зависит от Вас!» Где играл Трио — не помню, что он говорил — тоже не помню, помню только, что хвалил. Спросил: «А Вас не смущает, что место перед концом (хорал) похоже на мое Трио?» Я сказал: «Я знаю, но мне это приятно!» Тогда он сказал: «Пусть будет так!» «Страну отцов» он очень любил. В Москве я играл ее в Секретариате, потом было обсуждение, он тоже выступал. Потом были какие-то другие дела, а к вечеру, прощаясь, он сказал: «Юрий Васильевич, спасибо! Благодаря Вам я провел сегодняшний день в атмосфере прекрасного». Получил я как-то деньги (большую сумму — тысяч шесть) в Комитете по делам искусств на Неглинке. Запечатанные пакеты положил в карманы, не стал проверять. Пошел сдать деньги на сберкнижку на Кузнецкий мост, как помнится. В каждой пачке оказался недохват одной, двух купюр. Потом как-то был у него и рассказал ему про это. Он говорит: «Со мною тоже это бывало (в этом месте), но не надо обращать внимания». Я говорю: «Я и не обращаю!» Бернса” играл ему в квартире покойной Софьи Васильевны на Дмитровском переулке. Слушали Дм Дм и Гликман И Д”, а Софья Вас”” накрывала в соседней комнате к обеду. Я сыграл с удовольствием и ждал, что скажут. Рукопись осталась незакрытой, Дм Дм взял последнюю страницу, закрыл ее и сказал: «Одна (песня) лучше другой. Пошли обедать!» Помню первое исполнение «Страны отцов» в Ленде, в зале Глинки. Дзмитрий>Д приехал, жил в «Европейской». После концерта пришли к нему в номер, он говорит: «Посидите, я сейчас». Мы остались втроем: Эльза”, Гликман ия, а он побежал к Елисееву в магазин. Вернулся через 1/2 часа, нагруженный покупками, заняты были обе руки, а в карманах — вино. Сделали — пирушку. Когда я играл в Союзе Лен комп свою Стр симфонию”, он выступил на обсуждении и говорил: «Свиридов — это наша надежда» и еще несколько раз так говорил. Выдвигая в Союз РСФСР, говорил: «Свиридов — это наша гордость». Вспоминаю, он рассказывал, что был на беседе с Пономаренко (после смерти Сталина назначен министром культуры), тот сказал ему: «Вы — наша национальная гордость». Он страшно был доволен, говорил об этом с чувством. 63

Хорошо известно, что не тот человек патриот, кто кричит об этом на всех углах, а тот, кто любит свою Родину, свой народ, гордится им, верит в его могучие силы, тяжело переживает и возвышает свой голос против несовершенства жизни. Глубоко скорбит... Это большая традиция Русской общественной и художественной Мысли. Именно в таком смысле патриотами своего Отечества являлись Гоголь и Лев Толстой, Петр Ильич Чайковский и Мусоргский. Демократизм. Обращение к болыпой аудитории с болыпой и важной мыслью. [Искусство Шостаковича патетично. | Ему был чужд какой бы то ни было вид музыкального снобизма, сознательного обращения к «избранной» аудитории. Такой вид искусства был ему чужд и вызывал у него ироническое отношение [он глубоко презирал. Это я говорю с полным основанием]. Искусство, вдохновленное горячей любовью к людям и глубоким сочувствием к человеческому страданию. [К нему вполне можно отнести слова Мусоргского: «Искусство есть не цель, а средство для беседы с людьми».] [Да здравствует человеческий гений, носитель правды и добра. Искусство Шостаковича никогда не умрет, бессмертно, ибо оно правдиво и прекрасно.] Он внес в искусство огромное общественное содержание. ..Ибо никогда не умрет стремление человека к добру и правде. Если Советская музыка усилиями своих выдающихся творцов стала значительной частью современной музыкальной культуры; если она обладает своим характером, своим самобытным содержанием, которое она черпает в жизни нашего Советского народа; если она имеет, наконец, свой стиль, свои формы и свой, присущий ей богатый интонационный язык, то заслугу Шостаковича во всем этом невозможно переоценить, так она велика. Шостакович не пошел дальше по тенденции разрушения основ музыкального языка, мелодики, гармонии и формы. Он не только не пошел дальше... Он занялся созиданием, а не разрушением. Он воскресил большие формы классического музыкального искусства, вдохнул в них новое содержание, новую жизнь. Создал новые, присущие только ему формы, внеся тем самым вклад исторического значения в мировой музыкальный процесс. Гармонические завоевания Дебюсси, Стравинского и Берга, неоклассические стилизации Прокофьева и Стравинского, все было им освоено и переплавлено при огромной температуре в горниле Души. В результате появился его собственный совершенный неповторимый язык и стиль. По нескольким тактам музыки сразу скажешь: это Шостакович. 64