Мужей много не бывает

Давным-давно, в 1996-м, когда Белла бросила меня, я делал все, что обычно делают отчаявшиеся люди, бесцеремонно брошенные своими любимыми. Я бесконечно вспоминал каждое мгновение, проведенное вместе с ней. Я проигрывал в уме каждую ссору, непрестанно спрашивал себя, что было бы, если бы в какой-либо момент я повел себя иначе. Своим уходом Белла разбила мне сердце, я сильно мучился и едва нашел в себе силы, чтобы жить дальше. На меня будто каток наехал, и я не собираюсь притворяться, что я потом бодро вскочил и побежал дальше, — даже по прошествии стольких лет. Особенно по прошествии стольких лет.

В каком-то смысле после расставания с Лаурой я чувствовал себя примерно так же, но в то же время и совершенно по-другому. Да, я раз за разом вспоминал минуты, когда мы были вместе, но эти воспоминания не резали меня по сердцу, а даже приносили удовольствие. Я не проигрывал в уме каждую ссору, потому что ссора у нас была только одна. Последняя, окончательная и бесповоротная. Да, я много времени посвятил ее разбору, но, к сожалению, не смог придумать такого варианта ее развития, который мог бы привести к счастливому концу.

Всякий раз, когда я думаю о времени, проведенном с Лаурой, или Лаурой и Эдди, я чувствую себя просто замечательно. Я ощущаю себя стопроцентным героем, полностью довольным собой и своей жизнью. Я испытываю гордость, легкость и желание жить дальше. А затем на меня наваливается действительность.

Обстоятельства двух главных в моей жизни расставаний совершенно различны. То, что меня бросила Лаура, — это можно легко понять и простить. Я даже скажу, что у нее практически не было выбора. То, что я сделал, было мерзко. Как это Лаура называет? Ублюдски. То, что я сделал, было совершенно ублюдски. Я не должен был молчать о тайне Беллы.

Я написал Лауре письмо, раскрыл все карты. Сказал, что люблю ее. Тоже мне новость. Надо было сказать ей давным-давно (зря я… если бы можно было… что если… бла-бла-бла). Легко признаться в любви, когда уже нечего терять, когда все потерял. Это не очень-то романтично, я знаю. Ну почему я не сказал этого, когда мы лежали друг у друга в объятиях, или когда летели в Лас-Вегас, или даже в тот вечер, когда она собирала свои вещи? Хотя вряд ли бы это что-нибудь изменило.

В письме я честно сказал, что без нее жить мне стало гораздо труднее, что нам было хорошо вместе, что я считаю, что мы заслуживаем еще одного шанса и т. д. и т. п. Я забыл о гордости и чувстве собственного достоинства. Я умолял. К черту всю эту шелуху — гордость не согреет холодной ночью.

Я очень старался увидеть ситуацию ее глазами и поступить так, как было бы лучше для нее. Я понимал, что из-за меня она испытала сильное потрясение, и в письме обещал, что не буду докучать ей, пока не получу свидетельство о разводе. Когда это произойдет — ни в коем случае не раньше — я встречусь с ней как свободный человек, не связанный никакими обязательствами. Я написал, что прекрасно понимаю, что ей нужно время, чтобы все обдумать, что не буду раздражать ее бесконечными сообщениями, звонками, письмами, визитами и всем остальным. Но все же я проявил слабость, совсем небольшую. В конце письма, в постскриптуме, я написал, что, если она когда-нибудь захочет меня увидеть — днем, ночью, не важно, — я тут же окажусь рядом.

Похоже, у нее ни разу не возникло такого желания.

Я переписывал это письмо раз двенадцать, пока оно наконец не приняло удовлетворительный для отправки по почте вид.

И я сдержал свое обещание оставить ее на некоторое время в покое. Это было нелегко. Каждый день я боролся с искушением заявиться к ней, вышибить ногой входную дверь и потребовать, чтобы она взяла меня обратно. Но я решил, что подобный мужской идиотизм — последнее, с чем Лаура хотела бы столкнуться в предлагаемых обстоятельствах. Очень важно показать ей, что я способен на тактичное, внимательное и скромное поведение, так как в последнее время я не очень-то это демонстрировал. Так что благодаря неимоверным волевым усилиям (Дэйву с Джоном приходилось отнимать у меня мобильный телефон всякий раз, когда мы шли в паб, — чтобы я, напившись, не имел возможности доставать Лауру пьяными слезливыми звонками) мне удалось сдержать свое обещание. Три с половиной месяца я к ней и носа не казал.

Но настало время действовать.

Я сажусь на автобус до Шепардс-Буш. Я еду к ней на работу. Это гарантия того, что она меня выслушает. Если бы я пошел к ней домой, она могла просто не открыть дверь. Я рассчитываю визит так, чтобы оказаться в приемной перед самым перерывом на ленч. Возможно, она постесняется разговаривать со мной на людях — в этом случае я приглашу ее в кафе.

Мне нужно всего пятнадцать минут. И в то же время мне нужна целая вечность.