Мужей много не бывает

Уже месяц я думаю об этом — целыми днями, каждый день. Я стала никудышной компаньонкой и никчемной секретаршей. Я беспрестанно, снова, и снова, и снова, перемалываю в мыслях предательство Стиви. Он женат. Женат. Но это еще что — он женат на моей лучшей подруге. Получаем бывшую лучшую подругу. Я бы простила ему статус женатого мужчины, если бы он признался мне с самого начала. В конце концов, он долгое время не имел с ней никаких отношений — это в случае, если их истории вообще можно верить. Это серьезное условие: вряд ли их можно назвать надежным источником информации. Может быть, со временем я даже смогла бы примириться с тем фактом, что он был женат на Белле. Если бы они признались с самого начала.

Но ведь этого не произошло, верно? Они оба врали мне, выставили меня дурой. Возникает вопрос: почему? Это же очевидно, не так ли? Потому что он все еще ее любит. Наверняка. Нет никакого другого объяснения. Он трахался со мной, либо чтобы досадить ей, либо чтобы иметь возможность быть поближе к ней, либо чтобы прикрыть их связь. Не знаю, какой из этих кошмарных вариантов верен, но то, что один из них верен, — это точно.

И если бы меня мучило только его предательство! Тогда бы у меня, по крайней мере, был путь для отхода, способ возвратить себе попранное достоинство. Я бы позвонила Белле, и она пригласила бы меня к себе или примчалась бы ко мне. Мы бы выпили за один вечер недельную норму, съели пиццу, полакомились шоколадом, заклеймили его беспринципным лживым ублюдком, а затем я бы расплакалась и сказала, что все еще люблю его. Она уложила бы меня в постель, погладила по голове и сказала (без покровительства или уныния в голосе): «Ну конечно ты его любишь». Потому что в прошлый раз так и было. А сейчас мне не к кому обратиться, и я скучаю по Белле не меньше, чем по Стиви.

Сегодня я ушла с работы ровно в ту секунду, когда кончилась моя смена. Ну и что, что я разобралась не со всеми записями. Это может сделать Салли, в понедельник. Я всегда за ней подчищаю — пришло время платить по счетам. Я тащусь к станции и вливаюсь в исчезающий под землей людской поток. Спускаясь вниз, мы все как один глядим себе под ноги. Мне все безразлично до такой степени, что не вызывает энтузиазма даже обувь от Джимми Чу на одной молоденькой японке. В обычных обстоятельствах такая манифестация моды, да еще в сочетании с гольфами, меня бы просто сразила. Я бы мысленно отметила — рассказать об этом Белле. Плох тот день, когда некому рассказать о туфлях от Джимми Чу.

Я весь день почти ничего не ела. По крайней мере, ничего питательного. Я задумываюсь, когда опустошила последний пакетик с жевательными конфетами (в перерыв на ленч) и когда стоит открыть следующий (интересно, четыре пакета в день — это уже пристрастие или просто стойкое нежелание готовить?).

Подъезжает поезд. Я пробираюсь в угол вагона и встаю там. За мной вливается еще сотня пассажиров. Двери дважды пытаются закрыться. Какой-то опоздавший служащий напирает, стараясь втиснуться в переполненный вагон. Он пихает пожилую женщину с целым набором пластиковых пакетов. Она, в свою очередь, толкает под руку девушку в бежевом плаще. Девушка проливает диетическую колу. С одной стороны, я ей сочувствую (когда я выхожу в светлом плаще, то все время что-нибудь на него проливаю), но в то же время я испытываю чувство злобного удовлетворения. Не только у меня день не задался. Душевные страдания не добавляют мне человечности.

Я забираю Эдди из детского сада. Мне практически — но не вполне — удается изобразить интерес к его последнему художественному полотну. Сегодняшний день Эдди провел, наклеивая высушенные вареные макароны на лист бумаги и собственную рубашку. Мой поддельный интерес, который и так-то едва теплился, совсем угасает, когда Эдди спрашивает:

— А где Стиви?

Он задает этот вопрос с того момента, как я, вернувшись из Вегаса, забрала его у Оскара — один месяц, шесть дней и примерно десять часов назад. Для четырехлетнего мальчугана это целая вечность. Я отделываюсь привычным ответом:

— У нас теперь все как раньше. Стиви больше не будет тебя забирать. Теперь это всегда буду делать я. Каждый день.

Перед Вегасом у нас установилось обыкновение, что Стиви забирал Эдди, когда только мог. Учитывая распорядок дня Стиви, это имело смысл и приближало нас к положению обычной семьи. Но мы не были семьей, и мне следовало помнить об этом, а не позволять увлечь себя ложному ощущению стабильности. Есть некая ирония в том, что именно Белла советовала мне не давать Стиви сближаться с Эдди. Теперь ясно, что у нее были на это свои причины.

— Я по нему скучаю, — говорит Эдди. — Не хочу как раньше.

Наверное, я должна сейчас сказать сыну что-нибудь мудрое и утешительное, но меня хватает лишь на то, чтобы пискнуть:

— Я тоже скучаю.

Всю дорогу домой я молчу, так как любое сказанное слово рискует перейти в компрометирующий всхлип.