Мужей много не бывает

– Мы сейчас с моей подругой, – она чрезмерно проакцентировала это слово, с ласковой усмешкой окинув меня хитрым взглядом, – сейчас соберемся и выйдем в свет. В глазах подготовленной Васькой общественности мы с Витулей – заклятые враги. Так вот отчего бы нам не разыграть на виду у этой самой долбаной общественности сцену милых дружеских отношений? Не засесть в ресторане часика на два? Не заказать себе выпивки и не начать предаваться воспоминаниям под перекрестным огнем любопытствующих взглядов? Только тебе, Витуля, придется очень сильно постараться в этом случае. Очень сильно. Ты должна будешь выглядеть на редкость убедительной.

– То есть? – Идея мне не совсем понравилась, если учесть мотивы, пригнавшие меня в этот город.

– Ты должна будешь изо всех сил постараться!.. Подчеркиваю, изо всех сил постараться убедить людей в своей искренней привязанности ко мне. Я – твоя лучшая подруга! Ты – моя. Народишко должен проникнуться, чтобы лишить Ваську единственного шанса объяснить мою внезапную кончину моему возлюбленному папику...

Они уставились на меня в две пары глаз: мутно-голубоватых – Тарасика и бирюзово-непроницаемых – Дашкиных, ожидая ответа. Хотя думаю, что эта бестия заранее его знала. Она была уверена в нем. Она знала, что я не смогу ответить ей отказом. Не захочу начать самолично копать себе могилу.

Итак, я снова проиграла. Черт знает что! Ей даже пальцем не пришлось шевельнуть для того, чтобы уложить меня на лопатки. Просто открыла свой яркий ротик и выдала собственную теорию решения нашей общей проблемы. Что же за беда такая, ей-богу?! Ну почему она снова и снова одерживает верх надо мной?! Почему я должна глушить свою лютую ненависть к ней, напяливая на себя маску дружеского расположения?!

– Итак? – Дашка вновь обрела утраченное было самообладание и теперь уже вовсю веселилась, видя мое замешательство. – Тебя что-то смущает, милая? Не можешь подыграть мне даже ради собственного спасения? Но это же неумно! Совсем неумно. Мне кажется, что ради того, чтобы жить, можно поступиться многими принципами. И... даже той неприязнью, которую ты испытываешь по отношению ко мне.

– Неприязнью?! – Ее развязная манера говорить меня коробила. Она меня угнетала похлеще ее заливистого хохота, который застрял в моих ушах и никак не хотел выползать оттуда, чтобы дать мне хотя бы минуту передышки. – Мои чувства ты называешь неприязнью?! Ты, Дашка, либо конченая дура, либо сука похлеще той, что рисует мое воображение. Я же тебя ненавижу люто! Я никогда и никого так не ненавидела в своей жизни, как тебя!

– Даже Незнамова? – вполз в мою душу змеей ее вкрадчивый голосок. Слишком уж вкрадчивый, чтобы не заметить этого и не начать нервничать.

– Мои чувства к нему тебя не касаются! Это мое, и только мое! – Мои ладони вспотели похлеще Тараскиных. Только вот начать вытирать их о джинсы, следуя его примеру, было бы полнейшим признанием своего поражения. Посему я сидела, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь осушить предательскую влагу. – Незнамов – это Незнамов. А ты – это ты! И даже ради собственного спасения я не смогу изобразить дружеское расположение к тебе. Вернее, изобразить так, чтобы в это поверила публика.

– Ага! Вот так ты, значит... – Дашка скривила ротик набок, сделавшись похожей на обиженного ребенка. Недолго поразмышляла и вдруг спросила: – А почему? Почему ты меня так ненавидишь? Из-за того, что твой муж меня трахал? Или из-за того, что он погиб?

Мне опять не понравился тон, которым она задавала вопросы. Было в нем что-то провокационное. Каждое слово, мелодично вытекающее из ее рта, имело подтекст.

– Витуля, не морщь так лоб, – вдруг попросила она. – Это тебя портит. Итак, за что конкретно ты меня ненавидишь?

– Тебя можно ненавидеть даже за одно то, что ты вообще существуешь! – вдруг ляпнула я помимо своей воли. – Каждый твой жест. Каждое твое слово. Поворот головы... Да все, господи, все!.. Все в тебе направлено на то, чтобы будить в людях неприязнь!

Я напоролась на ее всепонимающий взгляд и тут же осеклась. Господи, ну что я несу?! Что за гадость, в конце концов! При чем тут все это? При чем здесь уязвленное мое самолюбие, когда она спрашивает совершенно о другом?

– Ты говоришь о женщинах, дорогая, а не обо всех людях, – хмыкнула она после паузы, сопровождавшейся красноречивым покачиванием головой. – Ты говоришь о ревности. Я же спросила о другом. За что конкретно ты меня ненавидишь? Ты! Ты, и только ты. Чего не можешь простить мне: того, что твой муж изменил тебе со мной, или его смерти? – Дашка, отстань от меня, а?! Я тебя умоляю, – попросила я и прикрыла глаза.