Мужей много не бывает

– Ладно, не сердись. – Моя ладонь примирительно похлопала его по ощетинившимся лопаткам. – Лучше скажи, что там с мамой-то приключилось? Запущение такое кругом. Она умерла?

А мама Остряковой Даши, как оказалось, жива, но не совсем здорова – алкоголичка со стажем. Занимая в не столь далеком прошлом пост первого секретаря райкома партии, мамочка использовала свое служебное положение на всю катушку. В одиночку, без мужа, давно умершего, растила и воспитывала доченьку, поражая любопытных горожан разнообразием ее гардероба и масштабностью развернувшегося строительства. Дочка выросла. Дом был построен, отделан с шиком, обставлен. Затем заложили сад, соорудили фонтан. Справили новоселье, перерезав ленточку у арки входных ворот, и стали жить-поживать да добра наживать, которого с каждым годом ее пребывания в райкомовском кресле становилось все больше и больше.

Но тут, как кара божья для всех партийных и беспартийных мздоимцев, грянула перестройка. Людишки пошустрее принялись расползаться в разные стороны от монументального остова компартии, пристраиваясь кто куда. Одни быстро нашли себя в коммерческих структурах, благо материальная база для этих последователей дела Ленина по кубышкам была припрятана. Кто-то самый удачливый вовремя впрыгнул на платформу дрезины, вильнувшей на стрелке с коммунистических рельсов на демократические. И только Дашкина мама оказалась не у дел.

– Я не перевертыш! – била она себя кулаком в грудь при каждом удобном случае. – Я истинный служитель партии и народу!..

О том, что столько лет самым бесстыдным образом этот самый народ обирала, она скромно умалчивала...

Без работы она оказалась уже через год. Долго ждала предложений от нового руководства города. Затем пошла по организациям, уверенная в том, что ее примут с распростертыми объятиями. Но, помня ее крутой и алчный нрав, господа работодатели лишь разводили руками и отказывали, отказывали ей раз за разом.

Позднему ребенку – Даше – пришлось несладко. Было ей в те времена чуть меньше, чем сейчас Тарасику. Возраст сложный и противоречивый. Амбиции, внушенные мамочкой, то и дело разбивались об острые края жизненного многогранника. Вот тут-то и выплыла монументальная фигура ее тетушки, сестры ее покойного отца. И все мгновенно определилось, встало на свои места. Мамочка за полгода, не без усилий все той же Веры Ивановны, покатилась по наклонной в ряды шатающихся по городу безработных алкоголиков. Дашка, правда, успешно окончила школу и даже институт. Но тлетворное влияние тетки не обошло стороной и ее. Она превратилась в законченную, прожженную, циничную суку. И хотя Тарасик усиленно подбирал слова, пытаясь в более лояльных выражениях определить ее сущность, я-то уже доподлинно знала, кого выпестовала Острякова Вера Ивановна...

– Она нас здесь ждет. Сюда Васька Черный не заходит. Здесь ему запрет. Хотя его ребят я рассмотрел в джипе на дороге... – шептал мне Тарасик, старательно прижимаясь к одичавшим кустам малины и делая мне знак с такой же аккуратностью следовать за ним.

– Ишь ты, следопыт. Я вот ничего не сумела рассмотреть. Слушай, а Вася Черный отчего такой идиот? Он что же, не догадывается, что на своей груди иуду пригрел? Не делай таких глаз, это я про тебя, про тебя. – Малиновый куст, выпущенный моим проводником, больно стеганул меня по лицу, заставив выругаться. – Или ты наврал мне все, Тарасик-Карасик?

– Я вот тебя сейчас брошу здесь и уйду, а ты как хочешь, так и выбирайся из всего этого навоза, дура! – зашипел он гневно. – К тому же я его ни в чем не предал. Велено было пушку тебе продать – продал. Велено было на Дашку вывести – я тебя к ней через пару минут доставлю. А то, что я тебе тут наговорил по дороге... Это, знаешь ли, все такая херня, что откреститься от нее мне как два пальца об асфальт. Кому он поверит, по-твоему? То-то же! Ты в его глазах всего лишь самоубийца истеричная, которую мужик бросил в кризис межсезонья...

– Как-как-как?! – У меня даже ноги подкосились при этих его словах. Эту фразу частенько любил говаривать мой Незнамов, в то время еще мой. Шутил, целовал меня, заставлял встряхнуться, называя старушкой, застрявшей в межсезонье бабьего века... – Ты где это слышал?! Кто с тобой говорил об этом?!

– Даша, – лаконично ответил он, и почти тут же прямо перед нами возникла дверь черного хода. – Все, пришли...

Тарас толкнул тяжелую дверь, и она легко подалась. Не видя из-за его спины, что там, за дверью, я изо всех сил вытянула шею и судорожно попыталась сглотнуть. Но лишь корябнула сухим языком по небу. Надо же, как я волнуюсь. Кто бы мог подумать, что моя решимость так быстро испарилась по мере приближения к опасной особе по имени Дашка. Даже ненависть моя, прежде вспыхивавшая всеми цветами радуги, конфузливо перешла на черный и белый цвета, предавая меня и все то, ради чего я сюда приехала...

– Чего ты? – позвал меня Тарас из глубины бездонного затхлого зева темного коридора. – Иди сюда!