Мутант

– Внезапно.

– Сколько им было?

– Около трех лет.

Один из принтеров, внезапно ожив, начал яростно печатать. Затем включился холодильник, низко гудя и подрагивая. Маше показалось, что лаборатория жила своей жизнью. Ей не нужны были люди.

– Те дети, которые умерли, у них тоже был ген ФРН?

Виктор кивнул.

– Они были примерно в том возрасте, когда у Виктора-младшего упал показатель интеллектуального развития?

– Почти. Вот почему я хочу, чтобы было проведено обследование: надо удостовериться, что у него не будет дальнейших проблем. Но я уверен, у него все в порядке. Если бы не дети Хоббсов и Мюрреев, я бы и не думал проверять Виктора. Поверь мне.

Если бы Маша могла смеяться, она бы рассмеялась. Виктор только что почти разрушил ее жизнь, и теперь он просит ему поверить. Это было за гранью ее понимания – как можно экспериментировать на собственных детях. Но уже ничего нельзя было изменить. Теперь надо думать о настоящем.

– Ты думаешь, что с Виктором могло бы случиться то, что случилось с другими? – спросила она задумчиво.

– Сомневаюсь. Тем более если учесть возрастную разницу в семь лет. Похоже, он уже преодолел критический момент в то время, когда у него было падение интеллектуального развития. Возможно, случившееся с другими детьми было вызвано тем, что зиготы пребывали в замороженном состоянии, – начал рассуждать Виктор, но осекся, увидев выражение лица жены. Она явно не испытывала интереса к научной стороне трагедии.

– Что ты думаешь по поводу падения интеллектуального коэффициента Виктора? Это не может быть смазанной формой того же явления, ведь он был примерно в таком же возрасте, когда это случилось?

– Возможно, – ответил Виктор. – Но я не знаю.

Маша медленно обвела глазами лабораторию. Теперь она воспринимала все это оборудование, казалось, пришедшее из будущего, по-иному. Научное исследование может подарить надежду на излечение ныне смертельного заболевания, но оно же может привести к совершенно обратным последствиям.

– Я хочу уйти отсюда, – неожиданно сказала Маша, поднимаясь. От резкого движения стул, на котором она сидела, покатился, вращаясь, к центру комнаты и ударился о холодильную установку, в которой хранились зиготы. Виктор подхватил стул и поставил его на место, около стеллажа. К этому времени Маша уже вышла в коридор. Виктор быстро запер лабораторию и поспешил за ней. Он протиснулся сквозь закрывавшиеся двери лифта. Маша отодвинулась от него. Она чувствовала боль, злобу, омерзение. Но сильнее всех этих чувств было чувство тревоги. Ей хотелось скорее домой, к сыну.

Они молча вышли из здания. У Виктора хватило ума не заговаривать с ней. Снег начал подмерзать, и им приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться. Пока они садились в машину. Маша чувствовала, что муж наблюдает за ней. Она по-прежнему молчала. Однако после того как они переехали Мерримак, Маша неожиданно заговорила:

– Мне казалось, что эксперименты на человеческих эмбрионах запрещены законом. – Она понимала, что преступление Виктора, скорее, относится к области морали, но пока что была не в силах принять всю правду.

– Отношение к этому всегда было нечетким, – сказал Виктор, чувствуя облегчение от того, что ему не надо касаться этических вопросов. – В Федеральном своде законов был опубликован небольшой указ, запрещающий подобные эксперименты. Но он относился только к государственным учреждениям, финансируемым из федерального бюджета. Он не относится к частным учреждениям типа «Кимеры». – Виктор не стал дальше распространяться на эту тему. Он понимал, что его действия не подлежат оправданию. Некоторое время они ехали молча, затем он снова начал говорить:

– Я тебе не рассказывал все это только потому, что хотел, чтобы ты относилась к Виктору как к обычному ребенку.

Маша посмотрела на мужа, наблюдая за игрой света фар проходящих машин на его лице.

– Ты не говорил мне, потому что сознавал, что это все ужасно, – выдавила она наконец.

Они повернули на Уиндзор-стрит.

– Может быть, ты права. Да, я действительно чувствовал свою вину. До того как родился Виктор, я думал, у меня будет нервный шок. Потом, после того как снизился его коэффициент, я опять почувствовал, что не перенесу этого. И только за последние пять лет я как-то успокоился.

– Тогда почему ты опять использовал зиготы?

– К этому времени казалось, что эксперимент прошел блестяще. Кроме того, эти семьи, они идеально подходили для того, чтобы воспитывать необычных детей. Но мне не следовало этого делать. Теперь я это понимаю.

– Понимаешь?

– О Господи, да!

Когда они въехали на подъездную аллею, Маша – впервые с того момента, когда он демонстрировал ей крыс, – почувствовала, что когда-нибудь она, пожалуй, сможет простить мужа. И тогда, может быть, – если с Виктором-младшим все будет в порядке, если ее тревоги за сына беспочвенны – они смогут продолжать оставаться одной семьей. Очень много «если». Маша закрыла глаза и начала молиться. Потерявшая одного сына, она молила Бога сохранить второго. Еще одну потерю она бы уже не перенесла.