Муссон Дервиш

Через семь дней после выхода из Девонпорта я приблизился к суше. Тёмная масса берега возникла по левому борту — Австралия. Какая часть Австралии, я так никогда и не узнал. Берег затянуло дымкой и вскоре на нас обрушился южный шторм, при чистом, голубом небе, но с ледяным ветром и грандиозными волнами. Волны были действительно жестокие, крутые, как лестничные ступени, по причине сильного встречного Восточно Австралийского течения. Я продолжал уменьшать парусность, пока не осталась одна маленькая панель. Из комфортного люка я не очень понимал, что происходит, пока не высунулся посильнее, чтобы оглядеть горизонт на предмет судов. Лодка сёрфинговала на огромных валах, катящихся с юга, я ликовал. Не поймите меня неправильно, я не люблю бури, шторма и прочие формы плохой погоды, совсем не люблю, но этот первый шторм мне был нужен. Двенадцать лет меня мучило сомнение. В похожей ситуации в Новой Зеландии, двенадцатью годами раньше я спасовал. Тогда у меня была деревянная, построенная из каури, лодка длиной двадцать футов, килевой дэй сейлер, мало приспособленный для открытого моря, но я об этом не знал. Попав зимой в шторм, я был так напуган, что отказался от своих планов плыть на ней в Австралию. Добравшись до ближайшего порта, продал лодку в убыток первому же, кто пожелал её купить. Выручки едва хватило на билет, чтобы улететь из страны. С тех самых пор я был не уверен, проблема была во мне или в лодке? Была ли у меня неподходящая лодка или я сам оказался слабаком, непригодным для океанских переходов. Я много раз ходил в экипажах в Азии и в Тихом океане, но ходить самому, это совсем другое. Мои друзья вздохнули с облегчением, когда я продал свою первую лодку, я тоже склонялся к мысли, что оседлал неподходящую лошадь, но сомнение осталось на двенадцать лет, до сегодняшнего дня. Этот шторм развеял все сомнения. «Кехаар» был мореходной лодкой и идти на нём в такую погоду было удовольствием. Я шёл по ветру двадцать часов без перерыва, не хотелось ложиться в дрейф, слишком хорошо было идти.

Вскоре волна стала длиннее, местами пошла длинная южная зыбь, но каждые несколько минут приходила серия зловредных волн, футов 20 высотой с обрушивающимся гребнем, грохочущим, как товарный поезд. Моя лодочка принимала их в раковину, ускорялась и катилась к подножию волны, захватывающий полёт, полный адреналина, но абсолютно безопасный. И, что самое главное, шкипер сидел сухой и в тепле в своём люке. Я бы физически не выдержал рулить много часов подряд, сидя в кокпите, открытый непогоде. Я был доволен, горд своей лодкой и абсолютно спокоен. Я сам построил лодку, такую, какую хотел, и с гордостью много раз повторял это в течении последующих лет.

Волшебная система, которую я использовал вместо навигации, состояла из одного правила — держи Австралию слева. После Бассова пролива течение вынуждало меня держаться близко к берегу и не раз мне не хватало компаса. Ночью я рулил по звёздам и луне, перебегая от одного маяка к другому. Для ночной навигации атлас автомобильных дорог был даже полезнее, чем морская карта. Взяв Эдем за отправную точку, я отыскивал с его помощью на берегу населённые пункты по светящимся огням. Иногда их было слишком много, настолько,что я не мог найти маяк среди уличных огней. Таким образом я прошёл мимо Ньюкасла, крупного порта и большого города. Но до тех пор, пока Австралия была по левому борту, я шёл в правильном направлении, в сторону Квинсленда.

Первый ориентир, который я распознал на берегу, была гора Верблюд. В старину названия этому берегу давали обычные моряки и они называли ориентиры так, чтобы облегчить навигацию. Когда вы читаете на карте — гора Верблюд, то знаете, что у неё двугорбая вершина, а мыс Перпендикуляр, отвесный утёс, который вы узнаете с расстояния в двадцать миль, конечно, если исключить, что среди спонсоров экспедиции был барон Верблюд а доктор Перпендикуляр был их ботаником.

Гора Верблюд возвышается над берегом от Эдема до Улладулла и я постоянно видел её всю следующую неделю. Когда ветер стихал, брало верх встречное течение. Я три раза приближался к острову Монтегю и каждый раз во время штиля дрейфовал назад, с большим трудом проходил несколько миль против северного ветра только для того, чтобы течение отнесло меня назад. Сказать, что я чувствовал разочарование, значит сильно преуменьшить. Однажды за ночь меня отнесло на сорок пять миль. Временами штиль был настолько идеальный, что я мог зажечь открытые свечи в качестве навигационных огней, и их пламя даже не колыхалось. Штиль сводил меня с ума. Я рвал волосы на голове от отчаяния, когда терял с трудом пройденные мили. Я чувствовал тщетность всех моих усилий и унизительную беспомощность. И нельзя было даже всё бросить и уйти, я должен был сидеть там и дрейфовать в штиль - рвущий паруса, отупляющий мозг, разрушающий душу штиль. Довольно странно, что ни тогда, ни в любой из последующих штилей я не думал о двигателе. У меня было молчаливое соглашение с лодкой — как только я захочу иметь двигатель, я его поставлю.