Мушкетер

Когда я извлек его из сундука и поднес к глазам, чтобы рассмотреть внимательнее, в ноздри мне ударил кислый, едкий запах селитры, которой, очевидно, было пропитано его содержимое. От неожиданности на глаза навернулись слезы. Развернув сверток, я обнаружил в нем странный наряд, который представлял собой подобие мешка из грубой желтой шерсти с прорезями для рук и головы. На лицевой стороне красной краской были нанесены слова: «Avraham Judaeo Hereticus», а ниже – число: 1588. Моих познаний в латыни хватило на то, чтобы понять: на наряде написано имя моего отца – «Авраам», а далее – «Иудей Еретик». Число, по-видимому, означало год. Все это писалось небрежно, размашисто, широкой кистью. Однако что это за одеяние, какое оно имело отношение к отцу, что случилось в год, обозначенный на желтой ткани, – всего этого я, конечно, не знал.

В наряд были вложены несколько пожелтевших листков бумаги, свернутых наподобие свитка. Я осторожно развернул их. Первый лист представлял собой какое-то письмо, написанное на неизвестном мне языке, похожем на испанский. Вверху стояла дата – тот же 1588 год. Прочие листки оказались пронумерованным списком каких-то имен. И письмо, и список были скреплены одной и той же подписью, которую я прочел как «Жоано душ Сантуш». На листках остались бурые пятна, в которых я с содроганием угадал следы крови.

Повинуясь какому-то смутному чувству, я решил не оставлять в сундуке ни странный наряд, ни бумаги. Сложив все прежним образом, я прихватил сверток с собой и положил в одну из дорожных сумок. Поступив так, я вдруг подумал, что, возможно, отец не зря столь подробно объяснял, где взять порох к пистолетам. Может быть, именно так он хотел обратить мое внимание на то, что хранилось в сундуке. И значит, я поступил в соответствии с его желанием, не оставив все это в башне.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой я покидаю отчий дом

30 марта 1623 года я оставил отчий дом – как оказалось, навсегда. Молодость эгоистична – мысли о недавней гибели отца тревожили меня меньше, чем ожидание захватывающих приключений, которые, как мне представлялось, должны были начаться уже в дороге, едва квадратные башни усадьбы де Порту скроются за поворотом. Но на первых порах поездка не принесла никаких неожиданностей. Однообразие пейзажа, красивого, но привычного, постоялые дворы, похожие друг на друга, редкие встречные – все это очень скоро развеяло ожидания. Никто не обращал на меня внимания; юноши, стремившиеся в столицу, были не в диковинку. Вулкан шел ровной рысью; покачиваясь в седле, я постепенно обратился мыслями к событиям, предшествовавшим отъезду.

Итак, я оказался португальским евреем, а не французским дворянином, причем евреем-беженцем, «португальским купцом». Под домашней часовней де Порту, часовней Святого Иакова, таится синагога. Священник отец Амвросий тайно отправляет иудейские обряды, в которых принимал участие мой собственный отец, Авраам де Порту, в прошлом – «офицер кухни» при наваррском дворе. Такое происхождение само по себе таило привкус позора и грозило опасностью. При всей моей наивности и неопытности в государственных делах я догадывался, что достаточно кому-нибудь узнать о тайне де Порту – и все мы в лучшем случае окажемся в тюрьме. Но могло быть и хуже: я смутно припоминал какие-то слухи, ходившие в наших краях, граничивших с испанскими землями. Рассказывали, что евреев, укрывшихся во Франции, иной раз похищали слуги испанской инквизиции. Порою же наши власти попросту выдавали их испанцам, находя, что беженцы живут здесь незаконно. Так или иначе, но дальнейшая судьба несчастного, оказавшегося в лапах Священного судилища, была поистине чудовищной – после пыток и истязаний он заканчивал жизнь на костре.

Теперь мне стали понятны слова отца, предупреждавшего, что пребывание любого из нашего семейства во владениях испанской короны чревато смертельной опасностью. Хотя и в них была некая недоговоренность, некий намек. «Когда-нибудь я открою вам причину», – сказал отец. Что он имел в виду? Если бы речь шла только о тайне происхождения, он выразился бы иначе, например сказав: «Теперь вы знаете, почему я предостерегал вас от вылазок в Испанию». Но он не сказал этого, и, значит, опасность была связана с чем-то еще, относившимся уже не ко всем беженцам вообще, а только к нашему семейству. Мне подумалось, что к этой тайне имели отношение старые бумаги и странный наряд, найденные мною в оружейной башне. Несомненно, с теми же, неизвестными мне, обстоятельствами связано было и роковое появление убийцы по имени Жаиме. В том, что незнакомец был именно вероломным убийцей, а не честным противником, убеждала надетая им под камзол кольчуга…