… лакала она так горько, что сердце мое дрогнуло, и я начал ее успокаивать.
– Ну ладно тебе. Хватит. Слезами горю не поможешь. И не такое уж это горе…
Мурзик еще больше зашлась в плаче, перейдя на вой. Я применил испытанный прием: начал нежно ее гладить и шептать на ухо ласковые слова. Постепенно ее рыдания утихли, и только изредка слышались редкие всхлипывания и шмыганье носом.
– Но, что же тут поделаешь, – опять начал я (сволочь!). – Не надо было нам переходить эту черту. Обратной дороги ведь нет.
Мурзик вытерла нос рукавом халатика и пропищала:
– Ну почему ты тогда хотя бы чуточку не похудел, – и, опять уткнувшись мне в грудь, засопела.
– Похудеешь тут с вами! Я только начал было худеть, сбросил аж двадцать килограммов, а ты взяла да сбежала. Я, конечно же, начал нервничать, кричать по ночам во сне: «Где мой Мурзик?» и опять на нервах начал толстеть.
– От нервов худеют.
– Это кто худеет, а я наоборот толстею. Может я и был таким толстым потому, что жил ненормальной жизнью.
– А кто тебе не давал жить нормально?
– Ты что, с Луны свалилась? Кто же у нас живет нормально, все на одних нервах, одни, где достать, другие, кому продать, третьи, кого продать!
– У тебя ж все было…
– Так это ж не за здорово живешь! Живешь опять же всё на нервах!
– Гнус!
– Не подлизывайся!
– Все равно – гнус!
– Ну ладно, а что ты предлагаешь?
Мурзик задумалась и, видимо реально оценив положение, изрекла:
– Я хочу иметь от тебя ребенка.
– И тебе себя не жалко?
– Нет! Хочу маленького!
– Мальчика?
– Да!
– Красивенького?
– Можно и красивенького!
Тут меня черт дернул и я, как последний гад дурашливо пропел:
Закончить песню мне не дали, потому что дали в ухо. Я потряс слуховым аппаратом, а заодно и головой, и когда внутри меня перестало звенеть, промолвил: