Мурзик

Молодой сидел, уставившись в небо, и рот не закрывал!

– Молодой! – гаркнул ему на ухо я.

– Сто тринадцать! – вскочил он как ужаленный и всхлипнув добавил: – И-к-к-к! Ма-ма!

– Ну ты это брось, «молодой», – дружески похлопал я его по затылку: – Никак не может твоя мама в Люфтваффе служить?!

Если молодой не соврал, то я уже могу себя считать вторым четырежды героем, после Жукова!

Больше немцы нас не беспокоили.

Мы с Мурзиком помылись. И в сопровождении все того же Сенцова спустились в столовую.

Все уже, видно, поели, и в зале находилось лишь несколько человек.

Сенцов посадив нас в углу, пошел распорядиться насчет ужина.

За соседним столиком сидели несколько человек, среди которых один что-то громко рассказывал. В полумраке было трудно что-то разглядеть, но я узнал голос молодого.

– …А их видимо-невидимо! Лаптежники! С включенными сиренами! Вернулся Сенцов, и начали накрывать на стол.

– …Это секретное оружие. Я, конечно, ничего не скажу, не положено видеть! Но сдается мне, это – «лучи смерти»!..

Я был бы рад черствому хлебу и, в принципе, был готов к его появлению, но нам подали прямо-таки деликатесы.

– Товарищ Сенцов, откуда такое изобилие?

Сенцов недовольно поморщился:

– У них тут в подвалах чего только нет!

– …А он медленно так повел стволом, и немцу хана!..

К нашему столику подошел капитан с опером и подсели с края. Сенцов вскочил. Капитан остановил его рукой, а уполномоченный в присущей ему барской манере спросил у Мурзилки:

– Ну как наш харч?

Та невнятно что-то промычала своим набитым тушенкой ртом, а я из вредности перевел:

– Что-то ваш харч в горло не лезет!

Опер опешил.

– Не понял?

Воцарилась тягостная тишина.

– Под такой закусон неплохо бы чего-нибудь эдакого попить бы!

Опер до неприличия слишком громко заржал («нервы у него ни к черту!») и барско-лакейским жестом распорядился отпустить…

– Что изволите употребить?

– Шампанского! – Мурзик наконец прожевала и всем напомнила, что она все-таки Мурзилка, а не хухры-мухры!

– Пожалуйста! – опер аж весь светился от удовольствия. – Есть еще отличный грузинский коньяк!

– Тоже можно, – я, решив продегустировать все, спросил, – и чего-нибудь легкого и сладкого!

– Вишневого ликера, клюквенной наливки, рябины на коньяке и много-много лимонада! – Мурзик опять начала кабанеть!

– Пожалуйста! – опер почти уже любил нас и ни в чем не подозревал!

– Сенцов, быстро! Одна нога здесь, другая там!

Я с интересом наблюдал реакцию капитана, но ее не было!

Капитан засыпал на ходу, и к тому же энкэвэдэшник его уже не удивлял.

Отослав Сенцова, опер громко окликнул сидящих за соседним столиком и приказал всем очистить зал, а какому-то Петрову наказал строго-настрого обеспечить охрану помещения на предмет утечки секретной информации.

Когда появилось шампанское, Мурзик кушала красную рыбу и маринованные маслята вперемешку с шоколадными конфетами.

Опер, как заправский официант, расставил на столе бутылки и начал их артистически открывать в предвкушении сабантуя. Но я нарушил все его планы.

– Оперуполномоченный Копыто!

Опер удивленно поднял на меня глаза, видно надеясь, что это первые слова грандиозного тоста в его честь.

– Вы уверены, что нас сейчас никто, кроме присутствующих, не слышит?

В моем голосе был металл, а в глазах холодный огонь!

– Так точно! – бедняжка вскочил, как ужаленный, на ходу поправляя портупею и одергивая гимнастерку.

– А то я гляжу, вы тут живете, как на курорте.

Капитан от моих речей все-таки проснулся и весь напрягся, ожидая моего наезда в его сторону.

– И, судя по вашей слишком уж чистой гимнастерке, вы на передовой бываете исключительно при помощи ног Сенцова?

Опер тянулся вверх, как Гагарин в виде памятника на одноименной площади.

– А вы, капитан совсем перестали работать с подчиненными! – укоризненно покачал я головой и дружески на него посмотрел.

– Он мне не подчиняется, – ответил капитан и медленно начал вставать.

– Да? Садитесь, – приказал я, – и доложите мне обстановку!

Капитан долго доставал из планшета карту-двухверстку, потом все прокашливался, да так долго, что даже Мурзилка не выдержала и, не доев последний кусок буженины, замяукала:

– Капитан, капитан, подтянитесь! (В оригинале: Мур-мур, чав-чав!).

Капитан наконец удосужился и начал докладывать:

– Справа от Немецкого кладбища до 45-го завода держал оборону 230-й пехотный полк, но уже три дня с ним нет связи.

– А может, уже и полка нет? – спросил я.

– Может и нет, два дня, как с той стороны тихо.

– Небось все атаки отбили, вот и тихо! – подал голос Копыто.

– Дай-то Бог! – вздохнув сказал подошедший политрук, устало присев на стул Сенцова, дрожащей рукой плеснул сере в стакан водки и залпом выпил.

– Будем исходить из худшего, – тихо сказал капитан и продолжил:

– Слева от Красноказарменной до Рогожки стояли ополченцы с «Серпа и Молота».

– Хорошо стояли, – опять ожил опер.

– Родной завод защищали, – выдохнул воздух политрук.

– Не родной, а Гужона, – сообщила Мурзик в отместку за буженину.