Муравьиный лабиринт

Последний месяц Сашка только и делал, что выспрашивал у Ула, Макса, Афанасия все, что они знали о шныровском бое, выменивал траву на хвою и хвою на чешуйки коры, записывал, экспериментировал. Больше всего его возмущало, что средние и старшие шныры, за исключением, пожалуй, Родиона, в ШНыр так и не вернувшегося, относились к шныровскому бою равнодушно.

– Ну да, полезная вещь! В городе там или не знаю где. Но вообще, чудо былиин! ничего не решает! – сказал как-то Ул.

– Почему?

– Слишком много вариантов. Вот ты на пеге летишь, головой вертишь, высматриваешь гиел… У тебя с собой шнеппер, саперка, сумка, может, еще закладка – куча всякого барахла. Да еще пег чего-то мудрит. И времени десять секунд, чтобы высоту набрать или снизиться. Если будешь еще соображать, какую одуванчиковую пушинку в кого пустить или какой кусок коры – поймаешь между ушей арбалетный болт.

Недавно Сашка выпил воды из источника перед первой грядой, и кровь у него стала оранжевой. Не просто оранжевой, а такой оранжево-светящейся, даже сквозь кожу. Целые сутки экспериментатор был похож на анатомическое пособие: сияли вены, артерии – всюду, где не скрывала одежда, Сашка был оранжево-полосатым. Даже лицо выглядело полосатым, потому что и там оказалось много всяких кровеносных сосудов. И еще он весь день ржал и всем подряд зачитывался. Даже в холодном, дачного типа туалете, вырытом на улице у пегасни, он просидел три часа, но не потому, что особенно надо было, а потому что там оказалась на гвозде толстенная газета пятилетней давности. Сашка читал ее от корки до корки, учил наизусть объявления о продаже сенокосилок и сборных домиков, дико ржал и стучал зубами от холода.

– Ишь ты! – озадачился Макс, который и принес Сашке эту воду. – А я из этого и-и-источника сы… сто раз пил и н-ничего! Видать, еще чего-то в этой в-воде бы… было. Может, пы… пыль какая-то или гы… глина? Я ее гы… грязной банкой зачерпывал.

– А банку где взял?

– Ты… ты-там вы-валялось! Давно.

– А чего фляжкой своей не зачерпнул? Жалко?

– Там бы… был к-кефир, – сказал Макс, и Сашка перестал задавать вопросы. Кефир для культуриста – святое.

Неудача с водой из источника Сашку не обескуражила. Он мыслил в комплексе. Пушинка невесомости – прекрасно, а если добавить пыльцы воздушности, которую Яра по его просьбе собирала с цветов ватной палочкой? Не далее как вчера Рина, неосторожно согласившаяся взять у него конфету, взмыла к потолку, а Сашка вместо того, чтобы ее спустить, еще и гонял ее вдоль потолка электрофеном.

Рина продолжала незаметно оглядываться, проверяя, что другие делают на лекции у Вадюши.

Лена вязала под столом шарфик. Она связала Кирюше уже три шарфика и бесчисленное количество шестяных носков и не забывала следить, чтобы он их носил. Тот упрямился, дул губы, швырял шарфики в снег, но Лена сочетала терпение с напором мотопехотных колонн, и очень скоро шарфик вновь оказывался на Кирилле. В данный момент он сидел рядом с Леной и громко шептал:

– Хочешь я Вадюшу вопросом отвлеку? Он обожает рассказывать свою биографию, начиная с ясельного возраста. Как он ощутил в своем сердце дыхание добра и гуманизма и в тот же миг к нему прилетела золотая жужелица!

Дверь скрипнула и открылась. В класс заглянула Кавалерия и, отменив лекцию, позвала всех в пегасню.

– Переоденьтесь! Работать придется много! – сказала она озабоченно.

Глава 5 Сейчас прольется чья-то кровь

Между благой мыслью человека и его действиями лежит что-то враждебное, скользкое, ненавидящее нас. Какая-то программа уничтожения. Один понимает, что пить нельзя, и пьет. Другой – что не надо туда идти, и идет. И так до бесконечности. Мы как будто еще хозяева наших мыслей, но никак не действий.

Из дневника невернувшегося шныра

Перед пегасней Рина заскочила на «кухню». «Кухней» они называли закуток в аппендиксе второго этажа, где помещалась электроплита на четыре конфорки. Она была старая, но с неплохой духовкой. Суповна ненавидела эту электроплиту тихой ненавистью, поскольку та делала существование самой Суповны как бы несколько дополнительным. Много раз она покушалась избавиться от нее, и тогда младшие, средние и старшие шныры начинали подводить под все это дело базу. Кирюша вопил, что он язвенник и нуждается в теплом супчике в три часа ночи. Окса говорила про традиции своей бабушки, которая научила ее печь шарлотки, и если она не будет их печь, то ее бабушка не то, чтобы обидится, но ей, бабушке, будет несколько неприятно, а ей, Оксе, будет несколько неприятно, что бабушке будет несколько неприятно… и до бесконечности. В общем, плиту они защищали отчаянно, как солдаты обороняют последний окоп.