Мультики

В пространстве комариного зуммера выделился далекий телефонный звонок — по звуку совершенно настоящий, а не сымитированный Разумовским. О таком звонке можно было бы сказать, что он послышался, когда удаленная на краешек слуха галлюцинация кажется реальностью.

— Але, Разум, это я… — прозвучал в трубке всхлипывающий женский голос. Я почти сразу узнал его, хоть он и был чуть искажен связью. Звонила Ольга Викторовна Данько, и тут не могло быть никакой ошибки.

— На проводе была старший инспектор Детской комнаты милиции № 7 капитан Данько, — подтвердил мою догадку Разумовский. — Данько с Разумовским связывала не только совместная плодотворная работа и давняя крепкая дружба. Это для подчиненных и воспитанников Данько была «товарищем капитаном», а для него — просто Оленька… «Оленька, что-то случилось? Ты расстроена?»

Картинка раздвоилась. Ольга Викторовна и Разумовский, каждый в своем углу, прижимали к уху телефонные трубки.

«Разум, у меня здесь мальчик! — взмолилась Ольга Викторовна. — Я бессильна ему помочь. Срочно нужно твое вмешательство… Пожалуйста, Разум!» — «Только не волнуйся, Оленька, расскажи подробнее, что за мальчик, что он совершил…»

За кадром зазвучала лирическая мелодия — под такую по телевизору обычно показывали листопад в опустевшем парке. Я понял, что Разумовскому снова потребовалась предыстория. Возник кабинет Ольги Викторовны. Обстановка повторялась — рабочий беспорядок на столе, сейф, фотографии на стенах.

— Старший инспектор Ольга Викторовна Данько привыкла засиживаться допоздна. Даже в субботний вечер она на своем посту. Иной раз кажется, будто все, с кем довелось повстречаться днем, вновь проходят через кабинет незримыми собеседниками. Снова раздумья о детях, чьи судьбы зависят от ее работоспособности и профессиональной подготовки…

Ольга Викторовна, подперев пухлую щеку кулаком, что-то черкала в блокноте.

— У нее простое открытое лицо учительницы младших классов. Но преподает она не рисование или арифметику, а поведение. Богатый жизненный опыт и душевная доброта помогают капитану милиции Ольге Викторовне Данько в ее трудной миссии — искоренении изъянов воспитания…

Ольга Викторовна сидела с зажженной сигаретой и пускала в потолок змейки дыма. В дверь постучали. Мелодия листопада оборвалась.

«Входите! — отозвалась Ольга Викторовна. Пробормотала: — Интересно, кто это на ночь глядя…» В кабинет сунулся офицер милиции, козырнул: «Добрый вечер, товарищ капитан. У нас к вам задержанный… — Он обернулся в невидимую прихожую, поманил рукой: — Заводите!»

Лицо офицера показалось мне знакомым. Ну конечно же, это был тот самый старлей, что привез меня в Детскую комнату!

Два милиционера ввели упирающегося белобрысого мальчишку. Милиционеров я тоже узнал — Усы Подковой и жирный Сухомлинов. Нарисованы они были очень похоже, причем с изрядной долей иронии: Сухомлинов был еще более кругленьким, с веселыми ямочками на щеках, а чубатый Усы Подковой смотрелся угрюмым запорожцем с обвислыми, точно веревки, усами.

И в этот момент я понял, кого привели милиционеры, кто этот упирающийся, словно ишак, нарушитель. И наверное, тогда я испытал первый подзвдошный тычок настоящего страха. На экране был изображен я сам — Герман Рымбаев. Объяснений, как мог я появиться в диафильме пятьдесят седьмого года выпуска, у меня не было. Но даже если и не пятьдесят седьмого, а восемьдесят девятого — все равно в нем не могло быть Германа Рымбаева, потому что Герман Рымбаев появился в Детской комнате милиции № 7 два часа назад!

Да, не все детали совпадали. С одеждой Борис Геркель поднаврал. У Германа в руках была мятая ушанка. У меня же никакой ушанки не было. Вместо моей черной куртки на Германе болталось короткое пальто с оборванными пуговицами. Но лицо было моим, хоть рисунок больше напоминал шарж из «Крокодила», чем портрет. Я никогда не считал себя красавцем, но Герман в диафильме имел выраженные жабьи черты — большой брезгливо извернутый в крике рот, круглые глаза, нос кнопкой. Расхристанные светлые волосы торчали в разные стороны, словно Германа до этого здорово за них оттаскали. Под глазом — изрядный синяк.

— Как тебя зовут, мальчик? — мягко спросила Ольга Викторовна.

— А вам какое дело? — крикнул нарисованный Герман. — Вы не имеете права меня задерживать, у вас нет доказательств! Ты, жирный! — Он повернулся к Сухомлинову: — А ну, отпусти! И ты, усатый, ну-ка убери грабли!..

Сомнений быть не могло — это произнес я. Совсем недавно, может пару недель тому, я из интереса записал себя на купленный «Маяк» и удивился, как непохожа запись на мой реальный голос.

Но именно этим чужим магнитофонным голосом и говорил Герман из диафильма. Причем говорил то, чего на самом деле не было. Я никому так не грубил, не задирал милиционеров. Все слова лягушки-Германа были не из моего лексикона, но самым неприятным был тот факт, что когда он произносил их, они обретали жизнь и свою художественную правду.