Мухи

На секунду показалось, что если она сейчас топнет ногой, то мир полетит в тартарары, долбаный д. 1 по Первомайской покатится, как перекати-поле. Обрушатся кремовые новостройки, степь сомнется, будто бумага, и все это ухнет в пропасть, где ему и место.

Проводки наушников щекотали шею, на глаза навернулась влага, но Саша похлопала ресницами и сильно сжала кулаки, не давая слезам пролиться.

Прищурилась на солнце, чтобы оно сожгло клокочущую в душе дрянь.

«Мы больше не бомжи», – сказала Александра Вадимовна.

Рядом мяукнуло тоненько, звук доносился из крошечного оконца у самой земли. Зарешеченный квадрат и сырая мгла за ним.

– Кис-кис-кис, – позвала Саша, но мяуканье не повторилось.

Она поплелась обратно, загребая кедами траву.

И едва не ойкнула, когда навстречу кинулся растрепанный мальчонка. Не старше семи лет, в шортах и футболке. Коленки перепачканы – это он играл во дворе с подружкой-ровесницей.

– Привет, – улыбнулась Саша, которая обожала детей и мечтала, чтобы у мамы и дяди Альберта родился малыш. Братик или сестричка.

– Поможешь нам? – спросил мальчик, шмыгнув носом.

– Попробую.

Он поманил ее во двор. Родители сидели у подъезда, огороженные сумками и пакетами. А под ржавым турником сидела девочка с такими же грязными и оцарапанными коленями, как у ее приятеля. Она встретила Сашу предельно серьезной гримасой и сказала вместо приветствия:

– Стань там.

Саша послушно встала напротив детей. Взор упал на землю, на вырытую продолговатую ямку. Миниатюрную могилу. Улыбка завяла. По голым предплечьям побежали мурашки. На то, что это могила, красноречиво указывал крест из палочек от пломбира. Был и маленький веночек, сплетенные кукурузные рыльца. А над ямкой, торжественно воздев руку-ракету, стоял трансформер с забитыми землей деталями.

В памяти всплыли похороны дяди Альберта. Рыдающая мать, холодное кладбище, мрачная процессия. Саша несет алую бархатную подушечку с орденами – Альберт был добровольцем в Чернобыле, пожарным. Чернобыль его и убил. Он умер в пятьдесят два от рака щитовидной железы.

Саша знала дядю Альберта пять лет. И любила его, возможно, больше, чем папу. Папа появлялся на выходных, дядя Альберт всегда был с ними, поддержка и опора. Идеальный отчим с неидеальным здоровьем.

Он подтягивал ее по английскому и математике, научил водить автомобиль и сплавляться по реке на байдарке. Никогда не ябедничал маме и дал несколько важных советов, когда она разошлась с Лешей.

Такой большой и сильный, он скончался в облезлой палате онкобольницы и в гробу лежал худой, желтый, не похожий на себя.

Поп вонял ладаном, с изголовья гроба смотрел высокомерный и неприятный святой, и хотелось столкнуть икону.

Она боялась, что табуретки не выдержат веса, гроб повалится на асфальт. Что Альберту жмут туфли, в которые его нарядили, потому что при жизни он носил только кроссовки. Боялась, что бабушка Зоя упадет в могилу. Как она кричала, заламывая руки: «Сыночек, сыночек».

– Там же темно, – всхлипнула мама. Тук-тук-тук – заколотили крышку.

Вокруг покойника уже роились стервятники. Родственники, которых ни Саша, ни мама ни разу не видели. Гильдеревы: пучеглазая ведьма, двоюродная сестра Альберта. Ее сынки и муж-палестинец, ни бельмеса по-русски.

Мама и дядя Альберт не были расписаны.

Почему-то, черт бы их побрал, они не зарегистрировали официально брак.

И мама была просто сожительницей.

Такое мерзкое, гадское слово. Со-жи-тель-ница.

Так шипит змея, такое цедит толпа вслед опороченной женщине, и тычет пальцами, и швыряет камнями.

А женщина стоит на помосте горделиво (засунула бы ты свою гордость), как в «Алой букве» Натаниэля Готорна.

– Забирай девку, и драпайте отсюда подобру-поздорову.

Маме пришлось схватить Сашу, чтобы та не выцарапала ведьме глаза. Черные выпученные зенки. И чтобы не скормила их пухлощеким близнецам.

– Плохо, плохо! – бубнил палестинец.

Разговор состоялся у здания суда. Мама просила Сашу не разговаривать с Гильдеревыми, но ведьма бросила в спину: «Угробили брата моего, теперь хотите дом отжать?»

Саша захлебнулась злостью. Розовой дымкой заволокло взор. Она ринулась на ведьму, та усмехалась.

– Как вы смеете?

– У-у, – издевательски тянула Гильдерева, – вы поглядите на нее! Шавка малолетняя!

– Да как вас земля носит? – Саша не замечала горячих слез.

– Со взрослыми разговаривать научись, хамка!

Мама тащила к себе, увещевала.

«Ну что? – спрашивала Гильдерева немо. – Что ты мне сделаешь?»

Ничего…

Мама пять лет ухаживала за тяжело больной бабушкой Зоей, была ей сиделкой и медсестрой. Ведьма ни разу не соблаговолила хотя бы по телефону поинтересоваться самочувствием родной тетки.

Бабушка Зоя умерла на девятый день после смерти сына. Умерла при Саше: задышала хрипло, всхрапнула и словно оплыла. Буднично, прозаично. Ее, как ветошь, вынесли из дома санитары: щуплое тельце в гамаке простыни.

Вторые похороны. Быстрее, проще. Наверное, к такому можно привыкнуть.

Бабушка Зоя не оставила завещания.