Мстительница

Эту ночь Лайла не забыла до конца своей короткой жизни. Дрожа от страха, она отправилась в кибитку Рейфа, а когда через несколько часов, едва он заснул, выползла из нее, все ее тело было в синяках и кровоподтеках.

С трудом сдерживая слезы, Наоми вымыла ее, но ничего не сказала. Лайла тоже молчала, лишь смотрела на нее, как загнанный зверь. Гордый дух дочери был сломлен.

Однако стоически стерпеть насилие Лайла не смогла. Ненависть к Рейфу затмила в ней все остальные чувства. Даже матери она не рассказала, что Рейф вытворял, как издевался над ней, словно извращенное животное, насилуя ее. Едва она начинала говорить, как дрожь охватывала ее, и Наоми подала дочери отвар известных ей трав, чтобы она заснула и отрешилась от реальности. Однако Лайла, когда мать отвернулась, вылила питье.

Еще одной такой ночи ей не вытерпеть, да она и не собиралась терпеть.

Пока табор спал, Лайла бесшумно выскользнула из кибитки и побежала в полицейский участок. Выслушавший ее констебль не поверил собственным ушам, не в силах представить, что такое возможно. Подняли с постели сержанта. Тот, ругаясь, на чем свет стоит, приехал в участок, но лишь мельком взглянул на белое как мел, несчастное лицо Лайлы и сразу понял, в чем причина преступления.

Рейфа арестовали на рассвете и через два месяца приговорили к смерти. Но веревки ему удалось избежать. Неизвестно как, он раздобыл яд, и однажды утром его нашли в камере мертвым. Рейф уже весь застыл, но глаза дерзко сверкали навстречу неведомому.

Табор отверг Лайлу. Цыгане выбрали другого вожака, который разрешил Наоми остаться, но Лайле приказал убираться прочь.

Так, наверное, и было бы, если бы Наоми не обнаружила, что Лайла беременна. Она воззвала к милосердию цыган, и оно было ей даровано. Лайлу не приняли обратно в табор, но ей разрешили жить с матерью.

Состояние дочери, которая чудом сохраняла жизнь, приводило Наоми в отчаяние. Скорее всего, только зародившееся в ней дитя удерживало ее на этом свете. Дитя Дункана. Эти слова Лайла постоянно повторяла как заклинание.

— А вдруг это ребенок Рейфа? — спросила как-то Наоми.

Лайла покачала головой и посмотрела на мать глазами столетней старухи.

— Нет. Не его. Он не взял меня, как мужчина берет женщину, и его семени во мне не было.

Рашель Ли родилась восьмимесячной. Для Наоми мукой мученической было видеть почти бескровное тело своей дочери, которая последние силы отдавала ребенку. Оказалось, в Лайле живет неукротимый дух, благодаря которому она продолжала сохранять гордость и волю к жизни, чего Наоми никак не ожидала от своей избалованной дочки.

Роды проходили трудно, и, хотя многие слышали крики, доносившиеся из кибитки, ни одна женщина не пришла помочь Наоми. Впрочем, это-то Наоми не пугало. Она была опытной повитухой, да и положение ребенка не внушало ей никаких опасений, хотя он был великоват для хрупкой Лаилы.

Только положив девочку рядом с дочерью, она в первый раз со дня смерти Дункана увидела на ее лице улыбку.

— Красавица, — сказала Лайла. — Назови ее Рашель. Ты ведь будешь ее любить, правда, мама?

Кровь лилась из Лайлы рекой, и остановить ее не было никакой возможности. Наоми знала, что ее дочь умирает. Она знала это с того самого мгновения, когда начались роды. Ничего удивительного.

Лайла заставляла себя жить, чтобы доносить свое дитя. Во всяком случае, для табора она была мертвой с того самого часа, как предала Рейфа.

Цыгане не сложили погребального костра для Лайлы, не оплакали ее и не пожалели о ее короткой жизни, и хотя Наоми оставалась законным членом табора, Рашель скоро поняла, что чем-то выделяется из остальных детей.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Рашель узнала, что имя ее матери произносить ни в коем случае нельзя и что она и Наоми кочуют с табором скорее из милости, чем по праву.

Свою боль Рашель научилась скрывать под маской гордости и безразличия, и очень скоро о ней заговорили как о яблоке, которое падает недалеко от яблони. Дети ее не любили, и она, зная об этом, все больше замыкалась в себе. Одна лишь Наоми одаривала ее своей любовью, вставая между ней и людьми.

Глава пятая

Ее изгойство началось с самого рождения, думала о себе Пеппер, уже не стараясь бороться с нахлынувшими на нее воспоминаниями.

Обиды посыпались на нее, едва она встала на ноги. У цыганских детей своя гордость. Но из-за их жестокости она на всю жизнь выучила два урока.

Первый заключался в том, что чувства надо уметь скрывать. Как любой ребенок, Рашель была в высшей степени чувствительна к презрению и нелюбви других детей. Она знала, как знают все дети, что ее отвергают, но не понимала почему, однако научилась делать вид, будто ничего особенного не происходит. Это был второй урок. Никто не должен был думать, будто в его власти обидеть ее.

Собственно, намеренно ее никто и не обижал, просто она была чужой людям, среди которых жила, так как ее мать преступила главный закон племени.