Мстительница

У Рейфа была редкая для цыгана черта. Ему нравилось причинять боль. Еще мальчишкой он с удовольствием ставил капканы на кроликов и других мелких зверюшек, но не потому что голодал. Мучительный страх в глазах умирающих животных доставлял ему радость.

Его отец, узнав об этом, попытался воздействовать на сына силой, но добился только того, что Рейф научился скрытничать. Обыкновенно, когда ему становилось невмочь и были деньги, он покупал женщин и делал с ними, что ему заблагорассудится, а теперь Лайла давала ему возможность в полной мере удовлетворить долго сдерживаемую, порочную страсть. Она сама поставила себя вне закона, и никто не посмеет защитить ее.

Зачем спешить? Да и куда ей бежать? Шотландец мертв, а табор не позволит матери ее спрятать.

Одного взгляда на лицо дочери хватило Наоми, чтобы понять самое страшное. Она помнила, как легли карты Таро, и видела злобную усмешку смерти.

Лайла была не в себе и не могла скрыть правду, а когда она все рассказала, то Наоми в ужасе и отчаянии отшатнулась от нее.

— Рейф убил его, — сказала Лайла.

Мозг Наоми заработал в поисках спасения. Главным в ее жизни всегда был табор. Из-за Лайлы и мести Рейфа пострадают все… Табору нужен вожак, нужен Рейф. Из долины придется бежать, и чем быстрее, тем лучше. Если они уберутся, пока Дункана не найдут, то, может быть, правда не выйдет наружу. Наверняка полицейские их допросят, но, возможно, все и обойдется…

— Сиди в кибитке и не выходи, пока я сама не приду за тобой, — резко бросила она Лайле.

Что же делать?.. И Рейфа нет. Она шла от кибитки к кибитке, приказывая собирать пожитки и готовиться к отъезду. Костры потушили. Дети и животные сразу стали беспокойными, учуяв перемены.

Через час вернулся Рейф и по лицу Наоми понял, что ей все известно.

— Она сказала?

Наоми кивнула, не в силах смотреть ему в глаза, так велик был ее позор. Лайла… Дочь опозорила ее. Хорошо еще, что Леон не дожил до этого дня!

— Мы должны ехать. Явятся полицейские, будут спрашивать…

— Нам нечего ответить, — твердо сказал Рейф, не сводя с нее глаз. — Сегодня ты пришлешь ко мне свою дочь.

Наоми хотела было что-то сказать, но посмотрела на него и молча пошла к своей кибитке. Лайла совершила непоправимое и должна быть наказана, однако у нее кровь стыла в жилах, стоило ей вспомнить выражение лица Рейфа.

Лайла сидела на своей подстилке, невидящим взглядом уставясь прямо перед собой. Когда Наоми передала ей решение Рейфа, она покачала головой.

— Нет!

Печаль и любовь разрывали сердце Наоми, не сводившей глаз со своей свободолюбивой дочери. Даже теперь она гордо держала головку, слишком гордо, наверно. Позор словно не коснулся ее.

— Нет!

— Дитя мое, у нас нет выбора.

Нет выбора. Эти слова бились у Лайлы в мозгу, лишая сил. Она ненавидела Рейфа… Если бы она могла его убить, она бы это сделала, но, во-первых, ее не учили обращаться с ножом, а, во-вторых, сил у нее меньше, чем у Рейфа.

Даже теперь она не до конца осознавала, какую понесла потерю. Шок заслонял от нее реальность, и она не понимала, что некому защитить ее от злой судьбы.

Явились полицейские, но цыгане все отрицали, с горячностью доказывая свою непричастность к убийству. Рейф стоял поодаль и холодно наблюдал за происходящим.

Сэр Иэн тоже приехал. Он сразу осунулся и постарел, и Наоми от души жалела его, ведь он потерял единственного сына, а теперь потерял племянника, заменившего ему сына. По его лицу она видела, что ему недолго осталось жить.

Под конец полицейские допросили Рейфа, но он сказал им, что охотился, выставив двух цыган в качестве свидетелей.

Как полицейские ни старались, им не удалось пробить стену отчуждения, воздвигнутую цыганами, хотя они не сомневались, что убийцу надо искать среди пришлых людей. Слишком опытной была рука, управлявшаяся с ножом.

— Держатся друг за друга, как черти. Уж простите меня, сэр Иэн, — сказал сержант, когда они шли к «лендроверу». — Мы ничего от них не добьемся.

— Почему?.. Почему?.. Не понимаю. Дункан был добрый мальчик…

— Чего-то мы не знаем.

Позднее, докладывая начальству о случившемся, сержант сказал:

— Наверняка убил кто-то из цыган, но не думаю, что нам удастся его найти. Они отлично защищаются.

В сумерках, когда цыгане принялись за еду, в лагере воцарились страх и недоверие. Никто не сказал Лайле ни единого слова. Она ела одна в материнской кибитке, а время неумолимо бежало, лишая ее последней надежды.

Когда до Лайлы наконец дошло, что он собирается с ней сделать, она содрогнулась от страха. Дункан пробудил в ней любовь, и она с радостью открывалась ему, словно цветок открывается солнцу. Но Рейф? Страх и ненависть испытывала она, думая о человеке, который убил ее возлюбленного. Она боялась его, как только женщина может бояться мужчины, собирающегося — в этом она не сомневалась — причинить ей боль.

— Пора идти, — тихо сказала Наоми. — Если ты не пойдешь сама, тебя отведут к нему силой. Прими неизбежное.

— Он убьет меня! — истерически закричала Лайла.

В свои пятнадцать лет она жаждала прижаться к матери и выплакаться у нее на груди, но Наоми не могла защитить дочь.