Мстители двенадцатого года

Алексей пытался оглядеться. Закопченный сажей потолок. Неошкуренная бревенчатая стена с прядями серого мха в пазах; пляшут по ней отблески огня от топящейся печи. Сквозь затянутое паутиной слюдяное окошко в две ладони величиной немного светится. Возле окна на лавке огромный черный кот жмурит острые зеленые глаза.

Алексей приподнялся на локти — ударила в грудь, вызвала невольный стон острая боль.

— Лежите, лежите, — сказала Мари с косой. — Нельзя вам… Бабка, он очнулся.

И тотчас вместо красивого юного девичьего лица появилось перед ним сморщенное, траченное годами яблоко. Седые пряди обрамляют землистые щеки, нос крючком — к такому же подбородку. Но глаза не Бабы-яги, а доброй и умной старушки.

— Лежи, лежи, барин, — прошепелявила она. Откинула с груди овчину, распахнула разрезанную окровавленную рубаху.

— Подай там, что на столе, — сурово приказала.

Мари, в мутном тумане, появилась с глиняной миской в руке. Бабка сунула в нее крючковатые пальцы, что-то там помяла, ощупывая, достала вялые, видимо, вываренные травы, сунула в беззубый рот, пожевала деснами, сплюнула нажевки в ладонь. Приложила к груди, в самое то место, где остро жгло болью. И стало сразу хорошо. Будто опахал грудь легкий вечерний ветерок с берега речки Сходни, что огибала Братцевскую усадьбу. Алексей закрыл глаза. И провалился в тьму, не потерял сознание, а легко и свободно, глубоко заснул. И, несмотря на глубокий сон, слышал сказанное вполголоса:

— Ладный барин. Ой, смотри, девка. Беда тебе будет с ним. Неровня ты ему.

— Это мне без печали. Лишь бы жил дальше, да посматривать на него хоть одним глазком. Пал он мне на сердце. Ох, как пал!

Потянулись незаметные дни. Жар сменялся ознобом. Боль против сердца то утихала, то вновь вызывала тягучий, необлегчающий стон. Видения… Баба-яга, Мари с венком на голове. Оленька рядом с французом. Маменька, ругающая батюшку, который грозит ей саблей и топает ногами, на которых звенят заржавевшие шпоры. Чернобровая, с толстой косой на высокой груди крепостная девка Параша. И снова — колдунья с добрым и тревожным взглядом. И какая-то неровная, рваная мысль: где я, что со мной? Эта мысль почему-то казалась источником боли. И мнилось Алексею: как будет на это ответ, так и утихнет, навсегда уйдет из тела боль, и снова он будет весел, бодр, силен. Снова в седле, с тяжестью верной сабли в руке. Снова будет рядом пьяница-казак Волох. Снова станет разухабисто бренчать гитарными струнами корнет Буслаев, снова на биваках будут петь гусары грустные песни и плясать веселые пляски. Где вот только все они? Где я? И кто я? Фигнер? Давыдов? А, может, и сам мудрый старик Кутузов?..

Шли дни. В полку уже не ждали вестей от князя Щербатова. Его эскадрон под началом старого князя рыскал по окрестностям. Налетал на обозы французов, беспощадно мстя за своего пропавшего командира. Шарил по избам деревень и сел. Полковник Фигнер по своим связям искал пленного поручика князя Щербатова. Все пусто и пусто. Старик Щербатов, совершенно поседевший, даже спал в седле. Не хотел верить в гибель сына. На том поле, где произошла лихая схватка, он побывал уже не раз и не три. Волох точно указал место, где французский гренадер сбил Алексея страшным ударом пики под самое сердце. Старик долго сидел на земле, понурившись, держа в руке повод загрустившего без хозяина Шермака. Тот время от времени шумно вздыхал и клал ему тяжелую голову на плечо, брался мягкими губами за ухо. Старик вздыхал. Но он был старый вояка. У таких надежда выходит из души только с последним вздохом…

Уже ясными утрами, когда на землю ложился морозец, Алексей открыл глаза. Ясные, не затянутые болью и мутью беспамятства. Приподнялся. Улыбнулся неуверенно подбежавшей к нему Параше.

— Где я?

— У моей бабки, барин. Не тревожься. Рана твоя позади.

Алексей оглядел избу.

— Откуда я здесь?

— Я тебя принесла. Беспамятного.

Алексей сощурился, припоминая…

В тот день его эскадрон сопровождал пушечный парк. С ним, в одной паре, охраняли обоз казаки Платова. Бесшабашные и озорные. Не столько охраняли, сколько искали по округе поживы. И надо было, чтобы встречь колонне выхватились из рощи драгуны противника большим числом. До двух полурот, не менее.

Алексей развернул эскадрон и повел в атаку. Волох скакал рядом, стремя в стремя. Врубились в самую вражью гущу. Засверкали сабли, выбивая искры, стали падать наземь раненые, бешено заржали кони. Волох вертелся поджаренным чертом, не подпуская к командиру французов, перехватывая, отбивая удары сабель и пик. И не заметил в боевом азарте, что сзади насел драгун с длинным палашом, которым раз за разом пытался достать спину или голову бедового казака. Даже полоснул по крупу его коня, и, наконец, подняв коня на дыбы, изготовился обрушить страшный удар — удар, усиленный и весом коня, и тяжестью клинка.