Мстислав Ростропович. Любовь с виолончелью в руках

Первое время супруги жили по гостиницам. Вишневская вспоминала: «Где следующий концерт, туда мы и едем. С детьми и чемоданами, потому что оставить их негде. Мотались страшно, и я поняла, что прежде всего нужно куда-то устроить детей. Устроили их в Лозанну, в пансион при католическом монастыре: там они больше года жили, изучали языки, занимались музыкой, а мы со Славой ездили по всему свету. И вдвоем и врозь. Как получалось. Когда Слава аккомпанировать мне не мог, это делала Н. Светланова — хорошая пианистка, до эмиграции работавшая с Зарой Долухановой. Иногда я выступала с оркестром».

Из Эдинбурга, где супругов хорошо знали по традиционным выступлениям на шотландских фестивалях, Вишневской пришло предложение — поставить специально для нее оперу «Макбет» Дж. Верди. Условия были жесткими: один состав, без дублеров, краткие сроки подготовки. Эта партия была для нее новой. После тщательной подготовки за месяц она спела 10 спектаклей.

В январе 1975 года Ростроповича и Вишневскую пригласили на гастроли в Израиль. Их тепло встретила Голда Меир, которая была первым послом Израиля в СССР. Они посетили христианские святыни, помолились. Ростропович обратился к религии еще в России. Вера помогала ему обрести душевное равновесие и терпение, в которых он так нуждался на чужбине.

Галина Вишневская и Ольга Ростропович. Париж. Конец 1970-х гг.

В России прошел очередной Конкурс имени П. Чайковского, на котором имя Ростроповича даже не упоминалось. Хотя Ростропович и Вишневская официально не считались изгнанными из страны, все советские средства массовой информации хранили о них молчание, музыкальные записи прятались в архивы или ликвидировались. К юбилею Большого театра был выпущен альбом, в котором не было ни одного упоминания о Вишневской, певшей в нем 22 года.

«После нашего отъезда папа позвонил друзьям, оставшимся в Советском Союзе, чтобы поздравить с Новым годом. Но не все готовы были с ним общаться. Помню, его очень удивил разговор со своим ассистентом, которому он помог стать доцентом консерватории. Папа ему позвонил, думая, что тот обрадуется, а услышал в ответ холодный голос: «Я с тобой разговаривать не буду». С одной стороны, его можно было понять: все-таки папу объявили врагом народа, политическим гангстером — поддерживать такое знакомство было действительно опасно… И все же папе было очень больно. А когда родители вернулись в Россию, им показали рассекреченные документы КГБ. И папа тогда испытал настоящий шок — он и не подозревал, как много людей из его ближайшего окружения писали на него доносы. И в том числе этот самый ассистент. Он был вхож в дом. Помню, потрясающе помидоры консервировал и приносил нам. И при этом систематически стучал в КГБ. Систематически! Один из самых близких друзей! Родителям пришлось пережить много предательств…»[44]

Награждение Ростроповича французским орденом «За заслуги в искусстве и литературе» требовалось подтвердить согласием Москвы в посольстве. Согласие было получено с трудом, только после того как Ростропович пригрозил, что сдаст в посольство свой советский паспорт. Было поставлено условие наградить орденом еще кого-нибудь из артистов, и выбор пал на Хачатуряна, который как раз находился во Франции.

В Москве Веронике предложили сменить фамилию на какую-нибудь другую, но она отказалась.

Предпринимались меры, чтобы лишить Ростроповича работы и за рубежом. К иностранным антрепренерам обращались с предложением задешево предоставить для гастролей Большой театр, если они аннулируют контракты с Ростроповичем, и некоторые соглашались.

Умерли Ойстрах, Лемешев — великий певец-тенор, партнер Вишневской по опере «Евгений Онегин», Хачатурян. Самым близким другом за рубежом стал Бриттен. Они постоянно ездили к нему в Олдборо в гости и на фестивальные концерты, где Вишневская пела в Четырнадцатой симфонии Шостаковича под управлением Бриттена.

Самой большой потерей стала смерть Шостаковича.

Вспоминает Галина Вишневская:

«9 августа 1975 года, в день нашего концерта, когда мы уже одетые собирались выходить из дома, нам позвонила из Москвы Славина сестра и сказала, что только что скончался Дмитрий Дмитриевич.

Через час Слава стоял на сцене вместе с Озавой, главным дирижером Бостонского оркестра, которого он попросил объявить публике, что умер великий Шостакович. Сам он не смог произнести ни слова. В этот вечер он дирижировал Пятой симфонией Шостаковича. Мне же пришлось собрать всю свою волю и силы, чтобы спеть сцену письма Татьяны.

На гражданской панихиде, когда дети покойного захотели, чтобы над гробом Шостаковича прозвучал записанный на пленку мой голос, во фрагментах из его Четырнадцатой симфонии — он очень любил эту запись и часто ее слушал, — им категорически это запретили»[45].