Мстислав Ростропович. Любовь с виолончелью в руках

Вскоре Вишневская поступила в музыкальную школу для взрослых, где неумелый педагог сумел испортить ее природные вокальные данные: верхние ноты пропали, и Галю уверили, что она поет меццо-сопрано. К счастью, пожилая учительница пения Вера Николаевна Гарина вовремя помогла ей раскрыть верхний регистр. Гарина определила решительно: «У тебя сопрано. Лирико-драматическое. Будешь петь сопрано». И предсказала: «В опере. У тебя звезда на лбу».

Вишневская не приняла эти слова всерьез и продолжала колесить с гастролями с театром оперетты. Вскоре она вышла замуж за Марка Рубина, директора театра. Рубин был намного старше Галины — на 22 года. В 1945 году Галя родила сына, но малыш прожил недолго: у нее начался мастит, и он умер от кишечной инфекции. Горе 18-летней матери было безмерным.

Беда не приходит одна: вскоре у Галины обнаружили туберкулез. Муж собрал денег и отправил ее в санаторий. Врачи предложили ей операцию на легких, которая спасла бы ей жизнь, но о вокальной стезе пришлось бы забыть. Она отказалась. Стойкость, жизнелюбие и любовь к пению помогли ей выжить.

Рубин обожал Галину, был для нее и мужем, и отцом. Жизнь стала поспокойнее. Понемногу у Галины развился вкус к красивой изящной одежде, которую она мастерила сама, перелицовывая то, что подворачивалось под руку.

Она часто посещала оперные театры. Покинув ансамбль оперетты, она стала разъезжать с исполнением популярных песен, подражая Клавдии Шульженко, которой восхищалась. Постепенно перед ней открывалась карьера эстрадной певицы. Но однажды, гуляя по Невскому проспекту, она увидела афишу о прослушивании в Доме искусств молодых вокалистов для набора в стажерскую группу Большого театра. Терять было нечего, и Вишневская пошла на прослушивание. Спела она, особо ни на что не надеясь, но, к собственному изумлению, прошла на следующий тур, проходивший в Москве. Музыкальный и драматический талант в сочетании с красотой сыграли свою роль: ее единственную из всего всесоюзного конкурса приняли в Большой театр. Судьба будто старалась возместить кронштадтской сироте все страдания детства и юности.

«…Наконец Марку удалось обменять нашу ленинградскую комнату на комнату в Москве. Правда, назвать это помещение комнатой было трудно. Всю свою жизнь я прожила в коммунальных квартирах, но такого ужаса, как наше новое жилище на углу Столешникова переулка и Петровки, не видела. Когда-то, до революции, это была удобная семикомнатная квартира, рассчитанная на одну семью. Теперь ее превратили в набитый людьми клоповник. В каждой комнате жило по семье, а то и две семьи — родители с детьми и старший сын с женой и детьми. Всего в квартире человек 35 — естественно, все пользовались одной уборной и одной ванной, где никто никогда не мылся, а только белье стирали и потом сушили его на кухне. Все стены ванной завешаны корытами и тазами — мыться ходили в баню.

По утрам нужно выстоять очередь в уборную, потом очередь умыться и почистить зубы… Очереди, очереди… В кухне — четыре газовые плиты, семь кухонных столов, в углу — полати (там жила какая-то старуха), а под полатями — каморка, и в ней тоже живут двое. Ну, чем не “Воронья слободка” из книги Ильфа и Петрова “Золотой теленок”!

Когда-то квартира имела два выхода — парадный и черный, через кухню. Так вот, черный ход закрыли, сломали лестницу, сделали потолок и пол, и получилась узкая, как пенал, десятиметровая комната с огромным, во всю стену, окном во двор и цементным полом. Вот в этой “комнате” на лестничной площадке мы и поселились с Марком. Входить к нам нужно было через кухню, где с шести часов утра и до двенадцати ночи гремели кастрюлями у газовых плит десяток хозяек, и весь чад шел в нашу комнату.

Но я не воспринимала свое положение трагически. Намотавшись всю зиму по чужим углам, я даже чувствовала себя счастливой: разрешили московскую прописку, есть крыша над головой, до театра — три минуты ходьбы. Мы втиснули в нашу комнату диван, шкаф, стол, четыре стула и взятое напрокат пианино. Здесь я работала над своими первыми в Большом театре партиями: Леонорой в “Фиделио”, Татьяной в “Онегине”, Купавой в “Снегурочке”, мадам Баттерфляй — и прожила там почти четыре года, уже будучи ведущей солисткой Большого театра»[24].

В оперном театре к молодой певице отнеслись с симпатией. Ее сразу ввели в труднейшую премьеру: поручили партию Леоноры в опере Бетховена «Фиделио». Чтобы не упустить шанс, она заблаговременно и быстро выучила партию наизусть и начала работу. Потом были «Евгений Онегин», «Снегурочка», «Травиата», «Аида», и везде Вишневская вызывала восхищение. Она не просто пела: опера была для нее ярким драматическим действием, где нужно красиво и выразительно двигаться, прибегать к артистическому жесту. Голос ее звучал сильно и свободно.

В роли Леоноры в опере «Фиделио»

Вишневскую начали приглашать на концерты и приемы, ширился круг ее знакомств. Первыми зарубежными гастролями стала командировка в Прагу. Такие гастроли, приоткрывавшие «железный занавес», были редкой удачей, которая выпадала далеко не всем артистам.