Мстящие бесстрастно

Таргаринские суда приходили теперь с запада. Как еще только хин-баринаху удавалось не допускать кровопролития между военными моряками Ильвейна, Имтеры и Таргарина? Мы были как бы в стороне от этой войны. Говорят, посольства обеих стран пытались притянуть нас на свою сторону, но баринах давал уклончивый ответ и тем, и другим. Надолго ли? Мы — народ торговый, но воевать еще не разучились. Неужели придется? Араугуд был куда тревожнее, чем раньше… И вот эти непонятные убийства… Хоть повесься! Говорят, что от такого мучительного незнания с ума как раз и сходят. Так что я очень даже понимала Маххати. А иногда я просто с невероятной легкостью выделяла на улице из толпы эсо — по тревожному взгляду, по затравленному виду. Да, наверное искусство скрывать чувства требует куда большего опыта, чем был у нас, у молодых. Долгий страх ломает даже нас.

Ко мне в лавку заходили разные люди. Даже чужеземные купцы и воины — надо же, как прославилась! Некоторые, правда, пытались купить не снадобья, а самое меня. Но Кхеву, мой слуга, имел вид до того угрожающий, что мало у кого хватало духу зайти дальше несмелого флирта. Лучше всего шли мои средства для мужской силы — из той самой рыбки, будь она неладна…

Цены на таргаринское серебро и янтарь сильно подскочили — теперь их корабли делали большой крюк и приходили с запада, а не с востока. И ладьи их по рекам больше, естественно, не приплывали. Не было и знаменитых салланских коней, и прославленного ильвейнского сукна, и пшеницы было мало. А уж о доспехах и оружии говорить нечего — только керемские, а таких тут полно, разве что вычурностью взять можно…

В Араугуде стало больше стражей, за вооруженные драки могли и повесить. Впрочем, чужестранцев не вешали, а сажали в башню. Но это не останавливало невиданной ранее ненависти. Таргаринцы, имтеранцы и ильвейнцы смотрели друг на друга как бешеные быки, в харчевнях рядом друг с другом не садились, на приемах не разговаривали, а при любом удобном случае так и норовили вцепиться друг другу в глотку. А уж сколько дряни друг о друге говорили! Мне самой пару раз приходилось вышвыривать особо рьяных ругателей из лавки.

Помню — в то лето я словно с цепи сорвалась, покупая себе всякие роскошные ткани, украшения, ароматы и притирания. Зачем — кто знает? Львиная доля потом досталась Оемаи. Однако Кайаль успел увидеть меня во всей этой роскоши, когда вернулся из обители.

Это было, когда лето уже перевалило за середину, как раз после того, как огласили указ баринаха об усилении гарнизона Араугуда и приказ о пополнении войска клановым ополчением. Наши два клана выставили две сотни и пять десятков человек опытных, обученных воинов в полном вооружении, каждый с двумя лошадьми. Это были, конечно, не все наши воины — кто же отдает все, особенно таггванскому баринаху!

Кайаль вернулся мрачным. Ничего хорошего он сказать не мог — не подумайте, что он не привез новостей. После бани от него пахло миндалем и мятой. Он сбрил бородку, и теперь его щеки и подбородок были гораздо светлее его обветренной горным ветром и обожженной горным солнцем кожи. Я приготовила роскошный — в меру своих способностей — ужин, но он не замечал вкуса еды, хотя много пил.

— Соскучился по вину, — коротко улыбнулся он, перехватив мой взгляд. — Там, сама знаешь, этого не одобряют.

— Знаю, — я все ждала, когда он дойдет до сути дела. Но он рассказывал о старых наших знакомых, о делах в монастыре. О Найрану — и тут я поймала его на слове.

— Кстати, Найрану? Ведь именно его ты якобы хотел навестить. Ну, что он рассказал? Что, что, Кайаль?

Он отвел взгляд. Долго молчал. Затем, вздохнув, протянул руку и взял прядь моих волос. Перебирая их, заговорил.

— Шахумай. Это нам не под силу. Это слишком большое дело для кланового эсо.

— Ты, братец, — я вырвала у него из пальцев свои волосы, — зубы мне не заговаривай. Мы с Маххати тут со страху чуть с ума не сошли! А он мне — не спрашивай! Не лезь! Пока я не буду уверена, что больше никого не убьют, что на нас не будет охоты, я не успокоюсь! Отсиделся в обители, отдохнул! — я вскочила, готовая дать ему в нос.

— Шахумай! — он схватил меня за ярко-красный подол и силой усадил. — Ты не права. Я расскажу, хотя не вижу, чем мой рассказ нам поможет. — Он опять вздохнул. Я была поражена — Кайаль не может быть таким покорным, таким раздавленным! Тогда я еще верила в собственное всемогущество…

— Найрану был еще в обители. Хэмэк возвел его в храмовые эсо, если можно так сказать. Точнее, он стал воинствующим монахом, но, в отличие от нас, монахи привязаны не к монастырю, а к вере. Хэмэк был рад мне. Сказал, что тут всегда могу найти отдохновение от мирских сует. Знаешь, он хитер как муха! Похоже, он все знает. И не без его помощи и соизволения я сумел прояснить это дело. Он, видимо, хочет, чтобы тайное стало явным, но в то же время хочет остаться в стороне.

— Нет, ты не ходи вокруг да около. Ты рассказывай, кто и почему убивает!