Можно (сборник)

– Это каждый раз так серьезно у тебя? Ну, у Вас и гОрмонь…

– Ты что, обиделась?

– Нет, что ты! Ты такой чувствительный, улавливаешь настроение.… Это здорово, но жить с этим тяжело, наверно.

– Да я все понимаю. Вырос уже.

– Мне нравятся большие мальчики.

– Почему? Я, наверное, и сам догадаюсь, но хотелось бы от тебя услышать.

– Потому что после тридцати пяти мальчики перестают трахать все, что движется, и начинают оглядываться вокруг, задумываться, делать интересные выводы, появляется тонкость, чувствительность и разборчивость. Далеко не у всех, конечно. И хотя проигрывают молодым в продолжительности траха, зато выигрывают в чувственности…

– Грубо конечно. Но, по сути, так и есть. А по поводу продолжительности траха, я бы мог поспорить. Хотя опять же, кому что ближе…

Он посмотрел на меня с голубой тоской и вдруг крикнул:

– Я не могу больше ждать! Не могу!!!

– Ждать чего?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь…

– Ты будешь по мне скучать? – Спокойней спросил он, взяв себя в руки.

– Буду…

Он покачал головой в такт неслышимой мелодии, звучащей внутри него.

– Мне так хочется в это поверить! Ты себе не представляешь! По мне очень давно уже никто не скучает. Да и я тоже… Чем старше становишься, тем отчетливее понимаешь, насколько сложно найти человека «под себя». Не замечала?

– Не сложно. Невозможно…

– Невозможно…, – устало повторил Локки. – Было много попыток, но, где-то через полгода я понимал, что одной постели мне просто недостаточно.

– А двух?

– Две, это, конечно, лучше, чем одна. А поговорить?

– После? Или вместо?

– В перерывах…

Он повернулся к навалу из дисков. Спина свитера была безкосой. На рукаве, в переплетении серых струй белела заметная дыра, в которую просвечивала косточка локтя.

– Есть одна пьеса для саксофона Hunt dream называется. «Убей мечту» переводится примерно. Очень красивая…., – Локки порылся в дисках. – Нету. Отдал, наверно. А хочешь, я тебе еще стихи почитаю?

– Хочу…

Голубые глаза зашторились чуть покрасневшими веками и, раскачиваясь, он прочел нараспев:

Счастье души утомленной -

Только в одном:

Быть как цветок полусонный

В блеске и шуме дневном,

Внутренним светом светиться,

Все позабыть и забыться,

Тихо, но жадно упиться

Тающим сном.

Счастье ночной белладонны -

Лаской убить.

Взоры ее полусонны,

Любо ей день позабыть,

Светом луны расцвечаться,

Сердцем с луною встречаться,

Тихо под ветром качаться,

В смерти любить.

Друг мой, мы оба устали.

Радость моя!

Радости нет без печали.

Между цветами – змея.

Кто же с душой утомленной

Вспыхнет мечтой полусонной,

Кто расцветет белладонной -

Ты или я?

– Красиво…но как-то слишком по-женски… – сказала я.

– Так ведь для тебя же! А так:

Мой милый! – ты сказала мне.

Зачем в душевной глубине

Ты будишь бурные желанья?

Всё, что в тебе, влечет меня.

И вот в душе моей, звеня,

Растет, растет очарованье!

Тебя люблю я столько лет,

И нежен я, и я поэт.

Так как же это, совершенство,

Что я тебя своей не звал,

Что я тебя не целовал,

Не задыхался от блаженства?

Скажи мне, счастье, почему?

Пойми: никак я не пойму,

Зачем мы стали у предела?

Зачем не хочешь ты любить,

Себя в восторге позабыть,

Отдать и душу мне и тело?

Пойми, о нежная мечта:

Я жизнь, я солнце, красота,

Я время сказкой зачарую,

Я в страсти звезды создаю,

Я весь – весна, когда пою,

Я – светлый бог, когда целую!

– Так еще хуже! – Призналась я. – Я люблю стихи про любовь, где нет слова «любовь». А также слов «розы», «слезы», «грезы» и прочее. Мне кажется, без них поэтичней.

– Хорошо, – снисходительно улыбнулся Локки. – Тогда вот это:

Бесшумное веретено

Отпущено моей рукою.

И – мною ли оживлено -

Переливается оно

Безостановочной волною -

Веретено.

Все одинаково темно;

Все в мире переплетено

Моею собственной рукою;

И, непрерывно и одно,

Обуреваемое мною

Остановить мне не дано -

Веретено.

– Тетенька написала? – Скривилась я.

– Нет, тетенька такого написать не может! Никак! Уж извини! – Уверенно сказал Локки. – Не дано это тетенькам…. Я до сорока лет не читал стихов. Зато теперь перекатываю во рту, как конфету. Жизнь – забавна.… Вот еще тебе:

Из полутемной залы, вдруг,

Ты выскользнула в легкой шали -

Мы никому не помешали,

Мы не будили спящих слуг…

– Ну как?

– Пронизано человеколюбием. Слуг не разбудили, – оценила я.

– Да ладно.… Побудь сентиментальной. Скажи, что это красиво!

– Это туманно, ностальгично, откуда то из прошлой, не нашей жизни. Но красиво.… Не знаю…

– Это было еще до Серебряного Века. Я бы там хотел жить. Вот совсем мое:

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст как струпья положил.

Он понял масла густоту, -

Его запекшееся лето

Лиловым мозгом разогрето,

Расширенное в духоту.

А тень-то, тень все лиловей,

Свисток иль хлыст как спичка тухнет.

Ты скажешь: повара на кухне

Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,

Недомалеваны вуали,

И в этом сумрачном развале

Уже хозяйничает шмель».

– Это супер! – Впечатлилась я.

– И ты до сих пор не знаешь, кто это?

– Лучше скажу – нет, чем опозориться.

– Значит, я смог тебя удивить! – Победно хмыкнул Локки. – Это тоже Мандельштам!

– Смог…

– Я чувствую женщин. Только я не боюсь этого.

– Всех женщин?