Можно ли обижать девочек?

– Слушай, а твоя мать о парне и всей этой суете вокруг него знает? – спохватилась вдруг резко переставшая улыбаться и даже слегка побледневшая Ярая-Шевцова. – Сама только что говорила об одной из традиций вашей семьи – передавая власть дочери, занимать пост председателя государственного законодательного собрания Руси. И пусть лет ей уже о-го-го (дай Бог ей здоровья и долголетия), но, вот вспомню, как она гоняла нас в детстве за разные провинности, так вздрогну. А уж про её репутацию, как жёсткой и даже жестокой правительницы я и говорить не буду – ты сама всё прекрасно знаешь. Иногда в народе её сравнивают с первой государыней Руси – твоей прабабкой. И не всегда твоя прародительница выходит победительницей в этом сравнении.

– Ты знаешь, на сто процентов я не скажу – не уверена. – также посерьёзнела Антонина Ярая, отставив так и не выпитый напиток и обхватив себя руками за плечи. – Какие-то связи в силовых структурах и моём непосредственном окружении, не смотря на все мои старания, у неё определённо сохранились. А уж о влиянии моей мамы, как бывшей государыни и просто очень сильной личности, я и не упоминаю. Но, как мне кажется, о нашем парне она не знает. По крайней мере, ни словом, ни взглядом, ни жестом на эту тему она ни разу в наших разговорах за прошедшее время не намекала. Ну, или я настолько разучилась её понимать, что не обратила на эти намёки никакого внимания.

– А будешь говорить? – всё так же серьёзно глядя в глаза сидящей напротив подруги, спросила Надежда.

– У меня нет ответа на этот вопрос. Её реакцию, если она обо всём узнает, а тем более все последствия этого для нас и, особенно для парня, я предсказать не могу. Но ты ведь не об этом первоначально хотела поговорить. – уходя от не совсем приятной темы разговора произнесла государыня. – Или я не права?

– Права. И я давно хотела об этом спросить. – согласилась министр МВД, снова переводя взгляд на свою опустевшую рюмку. – Что даёт клятва принятия в род, кроме кратковременного опьянения и непонятных визуальных эффектов на подписанной принимаемым в род бумаге? Или только у меня так было? Почему ты всех стремишься привязать к роду этой своей клятвой? Разве может удержать человека от предательства какая-то обычная, пусть и подписанная им бумажка?

– Знаешь, Надька, сегодня у нас с тобой получается вечер сплошных откровений. Причём только с моей стороны. – задумчиво проговорила Антонина, разглядывая сидящую напротив подругу. – Ладно, как водится, сказала «А», придётся говорить и «Б»!

Махнув левой рукой, государыня правой подхватила стопку с клюквенной настойкой и так же, как до этого сделала министр, одним махом опрокинула её в рот. Затем, подхватив со стола эклер, вскочила из кресла и быстрым шагом вышла из своего рабочего кабинета.

Дожидаясь очередного возвращения подруги, Надежда самостоятельно налила себе вторую порцию жидкой части угощения и неспешно на этот раз её смаковала, всё так же разглядывая по-прежнему висящее в воздухе изображение единственного запечатлённого на нём посетителя ночного парка гимназии.

Вернувшаяся через несколько минут государыня, отсутствовавшая на этот раз дольше обычного, поколдовав над своим коммуникатором и стоящим на столе проектором, сменила демонстрируемое в нескольких метрах от них изображение. Теперь перед двумя женщинами, удобно устроившимися по обеим сторонам письменного, как его называли раньше, стола, открылся вид на светлую палату какого-то явно медицинского учреждения. Единственная койка, стоящая у левой стены обозреваемого женщинами помещения, освещалась неярким солнечным светом, льющимся из окна, находящегося в изголовье кровати. Поверх застеленного белоснежной простынёй матраса и такой же подушки неподвижно лежала худая и какая-то растрёпанная женщина лет сорока пяти – пятидесяти на вид, одетая в измятую больничную рубаху, почти сливающуюся по цвету с постельным бельём.

Руки и ноги пациентки, и это сразу бросалось в глаза на фоне общей белизны демонстрируемой картинки, были прикованы к металлическому каркасу кровати широкими коричневыми кожаными браслетами, лишающими их обладательницу возможности совершать какие-либо движения, но не причиняющими никакого физического вреда её здоровью. Такой же ремень, уходящий обоими своими концами под матрац, опоясывал лежащую без движения пациентку, лишая её ещё одной степени свободы.

На некотором удалении от больничной кровати стояла стойка с диагностической аппаратурой, регистрирующей какие-то показатели жизнедеятельности обездвиженной женщины, которые поступали от множества наклеенных на неё медицинских датчиков.

И только изменение этих показателей на цветных экранах приборов говорило о том, что перед глазами двух высокопоставленных наблюдательниц демонстрировалось именно видеоизображение, а не статическая картинка – настолько неподвижной была привязанная к кровати женщина. Казалось, что она даже не дышит. Тем более, что бледность и синюшность её кожи вызывали не очень приятные мысли об отсутствии жизнедеятельности в жёстко зафиксированном женском теле.