Может ли человек преобладать?

Тем не менее ненасильственные, упреждающие изменения все же случались в истории. Освобождение рабочего класса от статуса объекта жестокой эксплуатации и придание ему ранга важного экономического партнера — один из примеров ненасильственного изменения межклассовых отношений внутри общества. Готовность британского правительства подарить Индии независимость до того, как оно было бы вынужденно это сделать, — пример из области международных отношений. Но эти упреждающие решения являются пока скорее не правилом, а исключением из правил. Религиозный мир наступил в Европе только после Тридцатилетней войны^[1], в Англии — лишь после полных насилия и жестокости обоюдных гонений папистов и антипапистов; в первой и второй мировых войнах мир был достигнут только после бесполезного массового убийства миллионов мужчин и женщин с обеих сторон и намного позже того, как стал ясен окончательный исход. Не выиграло ли бы человечество, если бы вынужденные решения принимались добровольно обеими сторонами до того, как стать вынужденными? Не предотвратил бы упреждающий компромисс страшные потери и массовое уподобление диким зверям?

Сегодня мы стоим перед лицом одного из решающих выборов, в котором разница между насилием и упреждающим решением может быть обозначена как разница между разрушением нашей цивилизации и дальнейшим ее развитием. Сегодня мир делится на два блока, противостоящих друг другу с ненавистью и подозрительностью. У обоих блоков есть возможность нанести противнику огромный ущерб, величина которого расценивается как одинаковая для обоих блоков только по причине неточности возможных изменений. (Предполагается, что потери Соединенных Штатов в случае ядерной войны могут составить от ¹/₃ до практически всего населения убитыми, и такие же оценки верны для Советского Союза.) Оба блока полностью вооружены и готовы войне. Они не верят друг другу, и каждый подозревает другого в желании завоевать и уничтожить противника. Равновесие подозрительности и угрозы, основанной на разрушительном потенциале, существующее в настоящий момент, может продлиться еще какое-то незначительное время. Но в долгой гонке альтернативами являются ядерная война со всеми ее последствиями, с одной стороны, и конец «холодной войны», включающий разоружение и политический мир между двумя блоками, — с другой. (Работа написана в период «холодной войны». — Прим. пер.)

Вопрос в том, должны ли США (и их западные союзники) и СССР с коммунистическим Китаем каждый следовать своему теперешнему курсу к горькому концу, или обе стороны в состоянии предвосхитить определенные изменения и достигнуть решения, которое исторически возможно и которое в то же время оптимально выгодно каждому из блоков.

Вопрос практически тот же, с которым сталкивались другие общества и культуры; а именно: способны ли мы применить понимание истории к политическим действиям.[2]

Но при этом возникает дополнительный вопрос: что же делает общество жизнеспособным, способным откликнуться на изменение? Простого ответа нет, но очевидно, что общество должно в первую очередь быть способно отличить свои первичные, истинные ценности от вторичных, побочных ценностей и институтов (установленных законов, обычаев, систем). Это сложно, потому что вторичные системы создают свои ценности, которые становятся как бы необходимыми, как человеческие и общественные потребности, вкладывающие их в человека. По мере того как человеческая жизнь переплетается с институтами, организациями, стилями жизни, видами производства и потребления и т. д., у людей появляется желание принести себя и других в жертву творениям своих собственных рук, превратить эти творения в идолы и поклоняться этим идолам. Более того, институты сопротивляются изменению, и, таким образом, люди, связывающие себя с ними, не свободны предвосхитить изменения. Проблема общества, каким является сегодня наше, состоит в том, чтобы вновь обрести основные человеческие и общественные ценности нашей цивилизации и отказаться от преданности, если не сказать поклонения, тем идеологическим ценностям, которые нам препятствуют.

Существует одно огромное различие между прошлым и настоящим, которое делает этот вопрос безотлагательным. Насильственное, вынужденное, неупреждающее решение в нашем случае не приведет к плохому миру, как это было с Германией в 1918 и 1945 гг.; не приведет некоторых наших — или некоторых русских — людей в плен, как это случилось с народами, разбитыми Римской империей; наиболее вероятно, оно приведет к физическому уничтожению большинства американцев и большинства русских, живущих сегодня, и к варварскому, бесчеловечному, диктаторскому режиму для выживших. В наше время выбор между насильственно-иррациональным и упреждающе рациональным поведением — это выбор, который затронет человеческую расу и ее культурное, если не физическое, выживание.