Может быть, он?

— Мы заезжали, Вадим. У Ротмана с Миро̀ даже какой-то общий проект.

И Гарик правда был счастлив, словно что-то изменило его жизнь до неузнаваемости. Новая девушка тому виной, возможность снова ходить, новый проект или он просто наконец вытащил палку из задницы, не знаю, но видеть его таким было сплошное удовольствие.

— Правда? — удивился Вадик и хмыкнул. — Он мне тут на днях рассказывал, что пока лежал без сознания, ему снилось, как мы однажды притащили из леса полоза, а он оказался щитомордником. И про землянику вспомнил, что мы нашли в лесу. И я просто жрал, а он рвал прямо на веточках, чтобы принести тебе.

— Чего только не вспомнишь, пока лежишь в коме. Но определённо он был мне лучшим братом, чем ты, — усмехнулась я и пошла на улицу.

Пели цикады. Пахло дождём и неумолимо приближающейся осенью.

И счастье было не где-то рядом, оно просто было.

— А он точно слесарь? — спросила мама, глядя, как Мирослав с отцом уже залезли под капот его старой машины.

— Не-а, — покачала я головой. — Он механик, — улыбнулась я, не в силах оторвать от него глаз.

— Это его профессия?

— Это состояние его души, мам. А вообще, он генеральный директор «Экоса». .

Она всплеснула руками и выразила горячее желание познакомиться с его родителями.

— Боюсь, этого не избежать, — рассеянно кивнула я и вспомнила сцену, что до сих пор стояла у меня перед глазами.

— Мирослав Сергеевич, а эта девушка, она кто? — догнала его в коридоре девочка, что приносила кофе.

— Моя будущая жена, — на ходу ответил он, не задумавшись ни на секунду.

— Просто она попросила…

— Просто делайте, как она говорит, — перебил он, — и не задавайте мне больше этих вопросов.

Глава 39

— Просто делайте, как она говорит, — передразнила я и улыбнулась ему по дороге в аэропорт.

Нет, мы никуда не летели, пока было не до того — мы ехали в клинику к отцу Миро̀, а она была по дороге в аэропорт.

Ехали вдвоём, не став посвящать маму Миро̀, что отец уже неделю, как вернулся, лежит в больнице. И судя по тому, как Миро̀ грыз губу, волновался он куда больше, чем хотел показать.

— О чём задумалась? — обернулся он.

— О том, что же произошло между лошадью и Пржевальским, если она в итоге взяла его фамилию, — усмехнулась я.

— Да, чёрт, я же не спросил, — встрепенулся Миро̀, — а уже самоуверенно назвал тебя будущей женой.

— Ты спросил, — погладила я его по руке, уверенно держащей руль. — И я заранее ответила «да». Я согласна, мой дорогой Миро̀. И не хочу никаких колец, подари мне что-нибудь из своего, из мастерской.

Вроде хотела его отвлечь, чтобы он не думал о встрече с отцом, но не попала.

Он явно расстроился и покачал головой.

— Прости, того, что было в мастерской, у меня больше нет. Но… — Машина остановилась на светофоре, и он полез в карман за пассажирским сиденьем. — …есть кое-что новое. Выбирал удобный случай подарить. Но, почему бы не сейчас, — протянул он мне прозрачную пластиковую коробку.

Как куда и зачем мы ехали, я на время забыла — у меня в руках была фея.

Та самая феечка, что была наколота у меня на животе. Только у меня она сидела на цветке, а у него — на половинке отцветающего одуванчика, а вокруг летали зонтики. Крошечные металлические, блестящие зонтики одуванчика, скрученные из тончайших проволочек. А маленькая, совсем как живая, хитрая феечка их отрывала и отпускала, словно гадала: «Любит, не любит?»

У меня не было слов.

Это было лучше всего, что я видела в его мастерской.

Потому что это было про меня. Для меня. Ради меня. И только у меня.

— Я же сказала «да»?

— Не помню, — улыбнулся он. — Но, если хочешь повторить, ни в чём себе не отказывай.

— Да. Хочу за тебя замуж, — шепнула я ему на ухо. — А куда ты дел всё остальное?

— Пришлось отдать. И купить себе за эти железки свободу.

Он рассказал мне про сына Евы, их договор, мужа.

— А что её муж будет делать с твоими работами?

— Не знаю. Честно. Он как-то предлагал купить, у меня тогда было всего несколько скульптур, но я отказался. Как-то неловко было, хотя он уговаривал. Ну а тут я уже не торговался. Просто отдал, и всё. Не думаю, что он много заработает, даже если что-то продаст. Но, мне кажется, он и не собирается. Просто взял в личную коллекцию. Даже если выкинет или раздарит — его право.

Мне, как человеку нетворческому и прагматичному, было жаль, ему, как человеку талантливому и способному — нет: сделаю ещё. И обсуждать тут было нечего.

А вот к отцу у Миро было полно вопросов.

И главный: «Болен ли он?» отпал сам собой, едва мы вошли в палату.

Исхудавший, бледный, каким не должен бы приехать с Гоа, заметно полысевший Сергей Сергеевич Сарматов лежал в палате, где ещё совсем недавно лежал Ротман.

— Знаю, знаю, — отмахнулся он, когда разговор зашёл о работе. — Ты считаешь, что я тебя подставил.

— А это не так? — удивился Мирослав.

Единственный стул он уступил мне, а сам остался стоять.

— Скажу тебе честно, я рассчитывал немного на другое, когда встречался с Верещагиным в Праге. Я думал о слиянии, думал, это правильно — объединить наши компании, — говорил он немного севшим, но всё ещё сильным голосом. — Ну и всё, что из этого следует.