Может быть, он?

Я чувствую, как краснеют уши. Да, чёрт побери, с колесом вышла неувязочка. Но я не какая-нибудь конченая феминистка — уважаю преимущества физической силы. И мне бы прикусить язык — обычно я не такая дерзкая, не такая противная и не такая нервная (или я себе льщу?) — но сегодня словно Парад Планет и все они ретроградный Меркурий.

— А мне больше нравится, когда меня раздевают, — отвечают я.

Он удивлённо приподнимает бровь. И пока я смотрю, как его облагороженному щетиной породистому лицу идёт улыбка, подаёт мне мокрый холодный стакан, заставляя вздрогнуть.

— Кофе со льдом. Специально для тебя, моя противоречивая. Холодный лёд, горячий кофе. И я бы с радостью ещё с тобой постоял, но колесо само себя не заменит.

Я хмыкаю, забирая напиток. И за эту божественную жидкость, в которой потрескивает лёд, что вливается в меня через трубочку, как через капельницу живительный физраствор, пожалуй, прощаю ему небрежное «моя». И эти мурашки по коже даже вовсе не из-за бархатной хрипотцы его голоса, а из-за льда — нежной искрящейся голубизны в его глазах.

— Я бы подошёл раньше, — лёгким мановением руки он откручивает гайку. — Но ты так эпично смотрелась с домкратом, — также просто откручивает следующую.

— Да, мне всегда так говорят, когда я беру в руки домкрат, — отворачиваюсь я. И улыбаюсь, пока иду до навеса. Знаю, что он смотрит вслед и, наверное, чуть больше, чем обычно покачиваю бёдрами.

А когда дохожу до «его столба» выясняю, что он, может, и смотрел, но уже открутил, что положено и даже, одарив меня голливудской улыбкой, откатил спущенное колесо.

Так, словно всю жизнь только этим и занимался.

И мне бы не разглядывать его так откровенно. Но у меня есть причина.

Может быть, он? Тот, кто сможет поучаствовать со мной в исследовании и ничего не испортить?

Под моим пристальным взглядом он ставит «банан» (Примечание автора: запасное колесо на ярко-жёлтом диске или с жёлтой полосой по нему, за что и получило своё название), закручивает гайки, убирает домкрат.

Дух захватывает от этого действа с эстетической точки зрения. Он определённо хорош. Чертовски хорош! Высок, подтянут, мускулист — это в профиль. С узкими бёдрами и широкими плечами — это анфас. А острая чёлка выгоревших на солнце тёмно-русых волос, падающая на лоб, добавляет его виду чего-то от викингов, или ковбойского, или австралийского — пока не решила, что мне нравится больше. Пот, выступивший на длинной шее, заставил меня даже сглотнуть, когда я представила его в костюме. Как же ему, наверно, пойдёт застёгнутая наглухо белоснежная рубашка, а расстёгнутая до груди, нет лучше до пупа, чего я стесняюсь-то — ещё больше. Как строгие контуры костюма подчеркнут геометрические безупречные мужественные скулы. Люблю я мужиков в костюмах, ничего не могу с собой поделать. Хотя эта вальяжная небрежность ему тоже к лицу. И эти морщинки у глаз. И загар.

— Вот и всё, — хлопает он багажником, пока я гадаю: загар египетский, карибский, средиземноморский? — Можешь ехать.

Возвращаясь из укрытия, критически осматриваю колесо.

— Надеюсь, я заслужил? Пусть не прощения, но хотя бы «спасибо»? — бросает он ключи от машины в мою протянутую ладонь.

— М-м-м… Спасибо, — отстраняюсь я, боясь задохнуться в таком количестве тестостерона, собственных разбушевавшихся гормонов и запаха мазута, парфюма и его кожи, нагретой солнцем. А ведь он даже не особо красив, чёрт его подери, просто дьявольски сексуален, а с этими перепачканными руками даже больше чем прежде.

— Мирослав, — представляется он.

— М-м-м… Мирослав, — повторяю я.

Нет, этот всё испортит, — выношу вердикт. — В этого я влюблюсь. А мне сейчас меньше всего нужны новые отношения. Я от старых-то ещё не отошла.

— Как? Ты тоже Мирослав? Неожиданно, — улыбается он.

— Кристина Валерьевна, — задираю я подбородок и показываю большим пальцем на подъезжающий к остановке автобус. — Кажется, мне пора.

— Да, кажется, ты припарковалась в неположенном месте. Нарушаем, Кристина Валерьевна, — лыбится он, давая мне возможность сесть в машину. — Осторожнее на дороге, моя пленительная.

Я не сразу попадаю ключом в замок зажигания. Он снова назвал меня «моя»?

Пленительная? Так ещё говорят?

Сам ты «пленительная», — фыркаю я, чувствуя, как сбилось дыхание. Ткнув в подставку стакан с остатками кофе, наконец завожу машину.

Она свистит, рычит и издаёт звуки, за которые меня ненавидит весь район, когда я завожу её в семь утра, особенно в выходные. Но меня тоже не спрашивали, когда рожали остальные шесть миллиардов человек, поэтому я не обязана считаться со всеми, кому что-то не нравится.