Может быть, найдется там десять?

Но кем он мог быть на самом деле – в голову никак не приходило. Снова ей стало страшно, но уже не так, как было в доме или на улицах, там страх был обычным, нормальным, понятным, а сейчас это скорее жуть была, потеря себя перед чем-то необъяснимым, даже невозможным и потому бесконечно опасным. Стало казаться: сейчас закружится голова, она потеряет сознание – и кто знает, сможет ли прийти в себя после этого? Наверное, так и случилось бы, но тут старик проговорил самым обычным голосом, почему-то сразу ее успокоившим:

– Да сядь ты, наконец, не маячь. Чем тебя угостить, чтобы успокоить?

Она лишь покачала головой; непонятно, что это должно было означать: что ничем ее угощать не нужно, аппетит пропал от переживаний? Вирга и сама не знала, что хотела выразить таким движением, может быть, просто главную сиюминутную мысль: «Не может быть». Старик, кажется, так это и истолковал, потому что сказал:

– Ну, знаешь, всякое бывает на свете… Удивляться, конечно, полезно, но не беспредельно же, а?

Пододвинул к ней стул и даже слегка нажал рукой на ее плечо, чтобы усадить. От прикосновения Вирга едва не вскрикнула, но оно оказалось самым обычным, не вызвало ни дрожи, ни там ожога или какого-нибудь разряда – нормальное легкое прикосновение обычной человеческой руки. Она села, решая про себя удивляться как можно меньше, а он, удовлетворенно улыбнувшись, сказал:

– Я – старого воспитания и нынешних новых обычаев не поддерживаю. Потому не стану тебе предлагать для начала подымить или нюхнуть, ты уж извини великодушно. Вот горло промочить рекомендую. У тебя какие вкусы – крепкое, слабое, сладкое или наоборот?

Вирга невольно проглотила слюну, почувствовав вдруг, что вот именно этого ей сейчас и не хватает: промочить горло.

– Да все равно. Что поближе, – ответила она неожиданно для себя самой охрипшим голосом. – На твой вкус.

– Это, друг мой, опасно – подменять свои вкусы чужими, от этого и происходят все беды, – проговорил старик, но не укоризненно, а так, словно между прочим, даже не поучительно, скорее самому себе под нос. – Ладно, попробую угадать за тебя… – Он на миг поднял глаза к невысокому гладкому потолку, из которого торчали лишь заизолированные концы проводов. И тут же усмехнулся: – Ага, вот что тебе сейчас поможет. Секундочку…

И быстро засеменил к двери позади Вирги – не к той, в которую они вошли, а к другой, которую она до сих пор и не замечала – наверное, не владела все-таки своим вниманием. Значит, тут у него не одна комната была обжита, а целые апартаменты; ничего удивительного, чего-чего, а места в этих стенах было хоть завались. И сразу же вернулся с большим подносом в руках, на котором стоял графин («Настоящий хрусталь, – сразу определила Вирга, – в серебряной оправе, не иначе, да еще с корабликом на пробке, словно на храмовом шпиле; это на свалке не найдешь, постой, уж не ворюга ли он? А что, вполне может быть. Держи ухо востро, девушка, не то тебя в лихие дела втянут, потом не выпутаешься. Похоже, так и есть: сообщник у него был, да весь вышел, вот он и решил меня приспособить. Ну уж нет, ничего такого у тебя, дед, не выйдет!»), в графине этом играла пузырьками жидкость, старик вытащил пробку – хорошо, привлекательно запахло. Еще на подносе стояли два бокала и тарелочки с закусками, не очень понятными, числом четыре. Сейчас было самое время решаться: покориться или нет. Если нет, то в следующий миг вскочить и бежать, лучше уж заблудиться в переходах, чем во что-то скверное ввязаться. А если да?

Старик разлил из графина в бокалы. Сел сам на второй стул, поднял свой бокал и сказал:

– В мои времена полагалось произнести тост и потом только выпить. И вот я его произношу: за твое будущее, пусть оно будет хорошим. – Он прикоснулся своим бокалом к ее, прозвенело красиво, хотя и немного печально. «Точно, хрусталь», – подумала Вирга и послушно поднесла бокал к губам, хотя еще за минуту до этого решила, что пить ничего не станет. Выпила. Оказалось вкусно. Старик сказал:

– Вот этим закусить рекомендую. Безвредно, поверь, – и сам взял широкой вилкой, тоже наверняка серебряной, что-то в белом соусе, положил в рот. Вирга рискнула, сделала то же самое. «Похоже, рыба, да не какая-нибудь, а из дорогих и приготовлена как-то непонятно. Ну, старик, я все-таки с тобой разберусь, вызнаю, что у тебя почем и зачем…»

Старик же, прожевав, посоветовал:

– Ты, друг мой, пока ешь, подумай вот о чем: мы за твое будущее выпили, а я и не знаю, каким оно тебе самой представляется. Поэтому и не могу ничего посоветовать, а я ведь способен и неплохой совет дать. Так что, может, поделишься со мной заботами – тебе станет легче, а я сделаюсь чуть умнее…

– Ну вот еще! – было ее ответом – непроизвольным, рефлекторным. – Стану я жаловаться, как же!

Старик глянул на нее так, что она смутилась: наверное, и в самом деле то был не самый лучший ответ, и уж подавно – не самый вежливый. Вирга покачала головой:

– Прости, я еще немного не в себе. Понимаешь…