Можайский — 7: Завершение

Дождь, поливавший Венецию с минувшего вечера, закончился, но лучше не стало. Город заволокло туманом, усилились запах тины и вонь нечистот. Со стороны судоходного пути не доносилось ни звука, а сама площадь — Сан-Марко — была пустынна и тиха. Кафе в Прокурациях еще работали, огни витрин размазывались по туману желтыми пятнами, но посетителей было мало, залы и помещеньица пустовали, обслуга маялась от безделья, кондитеры и повара — от неприятного чувства даром растраченных усилий.

Можайский уже с полчаса бродил по площади, привлекая к себе внимание тех, кто мог бы притаиться в тумане. Его шаги — в обычное время их заглушал бы человеческий гомон — звонко отдавались по плитам, но и этот звук, едва отлетев от Можайского, затихал, угасал в тумане.

Было так неуютно, что Юрий Михайлович то и дело поеживался. Ему не нравилась выпавшая на его долю роль: быть и охотником, и добычей одновременно. Ему не нравилось то, что сам он ничего не видел, но — как знать? — возможно, уже находился под наблюдением. Утешало одно: соображения, пришедшие ему в голову накануне, попали, похоже, в точку: никто не спешил его задержать, никто не проявлял к нему интереса, никто не обращался к нему с неуместными и потому подозрительными вопросами. Очевидно, ему и впрямь позволили сбежать из дворца, чтобы он смог явиться в театр. И не абы как, а предварительно обеспечив прощением проворонивших его полицейских и муниципальных чинов. Очевидно, и задержание на вокзале, и помещение под что-то вроде домашнего ареста, и подброшенный в ящик стола план театра Сан-Галло, и легкость побега — всё это было частью плана, призванного сложить с кого-то обвинения в бездеятельности или нелояльности.

«Что ж, — усмехнулся про себя Можайский, — коли так, это совсем неплохо!»

Но сомнение оставалось, подпитываясь множеством странностей и неизбежно рождавшейся подозрительностью.

Через полчаса нелепых блужданий в тумане — однажды Можайский едва не налетел на колокольню, обнаружив ее только в самый последний момент — Юрий Михайлович решил, что сделал довольно из порученного ему Владимиром Львовичем, и если уж кто-то и должен был его обнаружить, то обнаружил, и не единожды. Жаль только, что сам он так никого и не увидел.

Подняв воротник пальто, Можайский отступил под аркаду и занял позицию у колонны — между пятнами света, источником которых были магазин и кафе. Заметить его на такой позиции было уже, напротив, практически невозможно, что и дало немедленные результаты.

Не успел Можайский потянуться в карман за папиросами, как из тумана площади вынырнула сначала одна, а затем и другая фигура. Первая фигура — человека рослого и внушительной комплекции — отличалась невероятной мрачностью одеяния: Юрий Михайлович даже не сразу понял, что именно в этом одеянии производило такое впечатление. Но уже через мгновение он сообразил: человек облачился в старомодный наряд кладбищенского служителя — длиннополый сюртук с разрезными фалдами, высокий, сильно суживающийся кверху, цилиндр, мешковатые черные брюки, заметно обвисшие на коленках, ботинки без намека на лак.

Выскочив из тумана, любитель странных нарядов принялся озираться: он явно искал потерянную цель.

«Так-так! — подумал Можайский. — Очаровательная компания!»

А вот вторая фигура оказалась знакомой: ею был тот самый «местечковый аристократ», который давешним вечером сопровождал Можайского в кафе и стал свидетелем бурного выяснения отношений между Можайским и Гессом.

«А это уже интересно!»

Аристократ — если только он и вправду был таковым, в чем Можайский уже вполне справедливо усомнился («надо же: и этот — агент!») — повел себя ровно так же, как и буффон и потусторонними замашками: выскочив из тумана под аркаду, он начал озираться в поисках пропавшего Можайского.

Оба человека встретились взглядами — Юрий Михайлович это подметил, — но тут же равнодушно разошлись. Было похоже, что каждый из них знал другого, но признаваться в этом не хотел даже самому себе. Складывалось впечатление, что они — представители разных лагерей.

«Понять бы еще, кто из какого, и какой, собственно, наш… если, конечно, наш лагерь здесь вообще имеется!»

«Могильщик» заглянул в магазин. «Аристократ» — в кафе. Через минуту они поменялись местами: «аристократ» прошел в магазин, «могильщик» — в кафе.

Можайский наблюдал за ними и прикидывал, как быть, если они разойдутся в разные стороны. Это было вполне возможно, даже несмотря на то, что у обоих, казалось, была единая цель. За кем из них продолжать наблюдение? За первым или за вторым? За тем, который направится к театру, или за тем, который пойдет куда-то еще?

Дилемма не могла разрешиться без очевидного разочарования: у нее попросту не было единственно верного решения! К счастью, однако, для Можайского, делать выбор не пришлось: оба человека — «могильщик» и «аристократ», — метнув друг в друга новую порцию делано-равнодушных взглядов, заняли одинаковую позицию — у прохода к мосту Cavalletto.