Можайский — 7: Завершение (СИ)

Поручик во все глаза смотрел по сторонам и ужасался. Раз или два с его языка было готово сорваться крепкое словцо, но язык немел, и слова застревали в горле. Только когда, наконец, коляска остановилась напротив совершенно невероятного строения, поручик все-таки воскликнул:

— Куда вы, черт побери, меня завезли?

Сушкин — уже вполне оправившийся от своей удрученности — ухмыльнулся:

— Уверен, здесьвы не были никогда!

Поручик только и выдохнул:

— Да уж!

23.

Дом кривился и кривлялся. На первый взгляд он — в плане — казался треугольным, но уже на второй становилось очевидно, что это не так. Просто его стены сходились под немыслимым углом, а фасад оказывался настолько узким, что на нем едва-едва помещались несколько окон. А уж эти окна и вовсе заставляли морщиться: расположенные на разных уровнях, но при этом на одних и тех же этажах, они и размеров были разных! Узкие, широкие, высокие, низкие, они безумствовали в какой-то феерической пляске, заставляя голову кружиться, а мозг — отключаться. Потому что никакая голова и никакой мозг не могли смириться с отвратительным разбродом и шатанием, сотворенными по умыслу какого-то сумасшедшего!

Наружная штукатурка дома местами отвалилась, обнажив какой-то уродливый строительный материал. Это не был кирпич; во всяком случае, если это и был кирпич, то бросовый — то ли оставшийся от забракованной партии, то ли являвшийся следствием неудачного эксперимента с формами для выделки. Строительные блоки были разной величины, неправильных форм, омерзительного цвета. Если бы дом был построен из, что называется, «дикого камня», это еще можно было бы понять, но камнем в постройке даже не пахло.

— Ч-что это? — вопросил изумленный поручик.

Сушкин пожал плечами:

— Понятия не имею. Дому уже лет сто… какое там — полтораста, живых свидетелей давно не осталось!

— И в немживут люди?

— Нет, что вы!

Окна и впрямь не светились огнями: ни одно из них. Но стекла в них были целыми, и это казалось тем более странным, если дом, как уверял репортер, был давно заброшен.

— Да нет, — поправился Сушкин, — вы не так меня поняли. В доме, конечно, никто не живет, но он по-прежнему используется по назначению.

— Что же это за назначение такое?

Сушкин заговорщицки подмигнул:

— Давайте вместе посмотрим!

Оба — поручик следом за репортером — обошли фасад стороной и, хлюпая обувкой по неубранному снегу, двинулись вдоль боковой стены.

В самом конце этой стены — далее она изломом уходила за ограду — Сушкин остановился у низкой и в темноте почти неприметной двери:

— Нам сюда!

Тук-тук… тук… тук-тук-тук… — забарабанил он по деревяшке, явно подавая условный знак тем, кто мог бы находиться за дверью.

— Сигнал?

— Да: вход только для «своих».

— А мы — «свои»? — недоверчиво — и на то у него были очень веские основания — спросил поручик и даже попятился.

— Почти.

— Как это — почти?

Сушкин не успел ответить: дверь медленно приоткрылась. Теперь поручик и вовсе отшатнулся.

— Кто такие? — спросила высунувшаяся в щель между косяком и створкой чудовищная морда. — Чего надо?

— Да это я, Кузьмич, открывай!

Сушкин достал из кармана спички и чиркнул.

Огонек засиял в темноте настолько ярко, что морда — или Кузьмич? — вскрикнула, прикрывая глаза грязной рукой, а поручик разглядел существо во всех кошмарных подробностях.

Кузьмич оказался карликом: могучего телосложения, буквально напитывающим атмосферу вокруг себя флюидами колоссальной силы, но — все-таки карликом, причем на редкость уродливым. Его лицо являло дикую смесь младенчества и самой древней старости. Пальцы на руках были искривлены артритом — становилось понятно, почему в руке у Кузьмича не было хотя бы фонаря. Волосы росли клоками, не покрывая и половины головы и образуя множество самого неприятного вида проплешин. Кожа казалась пятнистой и полосатой. Глаза мертвенно белели из-под прикрывавших их пальцев, но при этом слепыми не были.

— Боже милостивый! — поручик всё пятился и пятился.

Сушкин схватил его за рукав и вернул к себе:

— Успокойтесь!

— Да ведь он болен проказой!

— Ну да! А что тут такого?

Поручик едва не задохнулся от возмущения:

— Что тут такого? Что тут такого?!

Неожиданно карлик — Кузьмич, — наблюдавший за этой сценой (спичка уже погасла), рассмеялся:

— Забавный у тебя приятель, Никита!

— Так мы войдем?

Карлик распахнул дверь и посторонился:

— Давай!

Сушкин поволок за собой упиравшегося поручика, объясняя ему уже на ходу:

— Да успокойтесь вы наконец! Кузьмич болен, но это — незаразная форма проказы. Вам ничто не угрожает!

— Да где же мы? — уже чуть ли не со стоном спросил поручик, высвобождаясь из хватки репортера.

— Смотрите!