Мозгва

Но стоять у него перестал. С женой после поездки спать не получалось. Чуть позже он уже начал вычитывать в ее поведении — решительно не изменившимся, на самом-то деле — брезгливость в его адрес. Придуманная брезгливость вызвала в нем ответную брезгливость, которую усиливали ее неизвестные, но какие-то прежние связи и слишком уж телесный запах, обогащаемый — как ему казалось — повадками маленькой девочки, которая красуется, изгибается и, вообще, танцует и поет. И принцесса, конечно, навсегда. Тут либо бросить все мысли, приведшие к нынешнему положению, либо не поддаваться и продолжать в том же духе, даже не рассчитывая, что все наладится. Он выбрал второй вариант, отчасти потому, что не понимал, как именно остановить свои тотальные мысли. Что ж, рассудил он, будем предполагать, что его сущность усилила позиции в его личности. А сущности подавай другой секс: сущность по определению высокопрофессиональна, так что для нее должны где-то существовать — в особых профессиональных домах, между, скажем, Сретенкой и Цветным бульваром — правильные специальные объекты. И не бляди, а живущие в полуанабиозе если и не принцессы, то по крайней мере гимназистки и студентки гумфаков, не старше бакалавров. Прехорошенькие, милые, гибкие и образованные. А также хрупкие и тренированные, при этом пусть даже рассчитанные не на него одного, но всякий раз стирающие всю свою предысторию, не теряя при этом изощренности. Или не столь радикально, но все равно сохраняющие юность, начитанность, смывая грязь и проч. выделения, всякое утро возвращаясь к положенной им чистоте. Ах, заходить к ним было бы особенно сладко зимой сквозь вьюгу и пургу: вниз под горку со стороны Сретенки. Или весной: уже вверх на горку, со стороны Цветного бульвара. А еще в задумчивости, как бы между делом, осенью — тогда все равно с какой стороны, потому что в задумчивости он бы не замечал дороги. Он бы говорил с ними о „Камере-люцида“, о том, что это правильно — жить в черно-белом мире. Конечно, им бы это было в кайф, обитательницам этих кварталов, с которыми в черно-белых сумерках, постепенно сосредоточиваясь, совокупляться осмысленно и глубоко, неторопливо, многократно и тщательно проходя всякий миллиметр ее внутренности, уже не черно-белой.

* * *

Но двоемыслие: все равно он думал о том, что ему, наверное, не хватает какого-то вещества. Будто в него попали снарядом, в области пупка теперь сквозная дыра, и никакие импульсы, и мессиджи, и токи снизу вверх и наоборот не ходят, а естество между ног уже ничем не отапливается, было отдельным и холодным. Требовалось вещество, которое залатает эту дыру. Он и так, и эдак, много что перепробовал, точного попадания не было. Он даже частный соус ткемали купил на рынке, который не любил за то, что кислый. Может, ему требовались паровые тефтели под молочным соусом, такие стряпали в диетических столовых лет сорок назад, а теперь их не было, но вряд ли требуемое вещество производилось тефтелями. Это как с архитектурными снами, неудовлетворение, которое они удовлетворяли, было схожего рода. Хотя тогда неудовлетворение не ощущалось, наоборот — после этих снов приходило умиротворение. А теперь уже конкретно чего-то не было, что ему было необходимо физиологически. Требовался, что ли, какой-то новый газ для дыхания.

* * *