Мозаика

Она поднялась на десятый этаж, позвонила в дверь квартиры 10А. Через секунду дверь открыла Шарлотта Хилми и, увидев Дину, заулыбалась. Шарлотта, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, все еще была красавицей — зеленоглазая, с нежным румянцем и некогда золотыми кудрями, всего чуточку тронутыми сединой. Шарлотта часто шутила, что ее муж-араб влюбился в нее именно потому, что она была ослепительной блондинкой.

— Мама!

Шарлотта заключила дочь в объятия, и Дина на миг почувствовала себя надежно защищенной.

— Дина, деточка моя, как я рада тебя видеть!

Они с Шарлоттой вошли в огромную гостиную, заставленную обитыми шелком диванами и столиками, инкрустированными перламутром.

— Что случилось? — спросила Шарлотта, как только они уселись.

— С чего ты взяла, что что-то случилось? — спросила Дина, выдавив из себя улыбку.

— Дина… — В голосе матери послышался упрек.

— Мама, пообещай, что ты не проговоришься папе.

— Это настолько серьезно? — насторожилась Шарлотта. — Что-то с детьми?

— С детьми все хорошо, мама. Но они… они в Иордании. Карим их забрал и не хочет возвращать. Джорди здесь. Он Кариму не нужен, — с горечью добавила она.

— Как же это? Почему… — ошарашенно спросила Шарлотта.

Дина рассказала, что произошло, — почти теми же словами, что и Дэвиду Калласу.

— Просто в голове не укладывается, — сказала Шарлотта. — Как такое могло случиться? Я и не подозревала, что у вас такие серьезные проблемы.

— Я об этом тоже не подозревала, — сказала Дина. — Мне казалось, что обо всем можно договориться. — Она помолчала. — Но Карим считает, что он должен спасти детей, иначе Америка развратит их. Как развратила Джорди. — Она горько усмехнулась.

Шарлотта молчала — переваривала услышанное.

— Как ни примитивно это звучит, — вздохнула Дина, — но Карим считает, что дело в двух образах жизни — американском и арабском.

— М-да…

— Ты находишь в этом смысл?

— Не то чтобы нахожу смысл. Но могу это понять.

Дина посмотрела на мать так, словно та заговорила на незнакомом языке.

— Не смотри на меня так, детка. Ты что, забыла? У нас с твоим отцом были те же проблемы, что и у вас с Каримом.

— Да, но вы с отцом всегда так замечательно ладили, что этих проблем будто и не существовало. Для меня они были даже плюсом. В День святого Патрика все ели солонину, пели песни. А на день рождения папы танцевали ливанские танцы и ели его любимые ливанские блюда. Я многому научилась от тебя, мама. Поэтому и была так уверена, что мы с Каримом сможем все преодолеть.

— И ты считала, что у нас с отцом никогда не было проблем?

— Ну, вы иногда спорили. Но ваш брак всегда казался таким… правильным.

Шарлотта улыбнулась:

— Дети не обращают внимания на проблемы родителей.

— Ты хочешь сказать, тебе было трудно с отцом?

Шарлотта покачала головой:

— Я хочу сказать, что каждый брак требует компромиссов. А когда оба супруга — представители разных культур, то приспособиться друг к другу еще сложнее.

— Но ведь папина семья тебя обожает.

— Поначалу это было далеко не так, — улыбнулась Шарлотта. — Они всегда были со мной вежливы — просто потому, что не умеют вести себя иначе. Но когда мы поженились, сестра Джозефа дала мне понять, что я прохожу… испытательный срок, так сказать. Да, конечно, со временем все изменилось, и теперь… теперь мы очень близки.

Дина даже представить себе не могла, чтобы кто-то не любил ее мать. В родном доме она видела только любовь. Наверное, поэтому и рассчитывала на то, что ее семейная жизнь будет такой же. В тот вечер, когда она впервые увидела Карима — это было на каком-то культурном мероприятии, где собирались американские арабы и куда пришла и ее семья, — она была очарована его красотой. Симпатия оказалась взаимной — Карима тоже с первого же мгновения потянуло к ней. А когда они побеседовали, она была восхищена его умом. Он мог рассуждать на любую тему — от литературы до политики.

— Помнишь, как мы с Каримом начали встречаться? — спросила Дина. — Помнишь, как он называл себя представителем нового поколения? Что люди вроде него способны соединить лучшее из того, что может предложить Запад, с традиционными арабскими ценностями?

— Помню, — ответила Шарлотта. — Это-то и произвело на нас с Джозефом впечатление. Твоему отцу понравились страстность и искренность Карима, хотя… — Шарлотта замолчала, припоминая то, что случилось много лет назад.

— Что — хотя?

— Понимаешь, твой отец считал, что наш брак удался прежде всего потому, что он стал американцем: он сохранил арабские традиции, но стал полноценным американцем. Но он подозревал, что Карим, даже прожив в Америке всю жизнь, так и останется иорданцем. — Она помолчала. — В этом нет ничего плохого, — добавила она. — Просто мы не были уверены, что это подойдет тебе. Ты была воспитана иначе.

— Но вы мне ничего этого не говорили.

Шарлотта улыбнулась и легонько пожала дочери руку:

— Говорили, радость моя, ты просто забыла. Я беседовала с тобой о свободе, к которой ты привыкла с рождения. О том, что тебя никто не учил чувствовать себя существом второго сорта лишь потому, что ты женщина.

Дина попыталась вспомнить этот разговор. Но не могла.