Мотькин предел

Мальчикъ умолкалъ. Усталымъ, безсильнымъ движеніемъ откидывалъ онъ на подушку свою голову; глаза мечтательно глядѣли въ небо, но взглядъ ихъ быстро тускнѣлъ, вѣки опускались… Мотька начинала собираться домой.

— Тетенька! — не открывая глазъ, подзывалъ ее Митроша,

— Ну, что, что? Спи теперь, мнѣ пора.

— Тетенька! — шепталъ мальчикъ. — Смотри… смотри не запей!

Въ другіе раза обсуждались гостинцы.

— Еще Катькѣ калачъ, — говорилъ Митроша.

— А сайку хотѣлъ? — быстро возражала Мотя.

— Аль сайку? — соображалъ мальчикъ — Сайка съ изюмомъ.

И онъ мечтательно водилъ по сторонамъ своими большими, задумчивыми глазахи.

— Ахъ, скорѣй бы, скорѣй! — съ внезапнымъ порывомъ восклицалъ онъ и судоржно сжималъ одну въ другой свои тоненькія, исхудавшія ручки.

Иногда Мотя засиживалась и Егоръ возвращался при ней. Она непривычно съеживалась и робѣла.

— Не поправляешься? — неизмѣнно спрашиваль Егоръ мальчика.

— Получше мнѣ,- отвѣчалъ Митроша.

— Получше, а все не встаешь?

— Скоро встану.

— Матрена-то тутъ чего? — справлялся Егоръ, кидая на землячку быстрый, не особенно дружелюбный взглядъ.

— Уйду я сейчасъ… уйду! — торопливо говорила Мотя.

Блѣдное личико Митроши вспыхивало нѣжнымъ румянцемъ.

— Ко мнѣ она. Чего гонишь? — возбужденно вступался онъ за своего друга.

— Да не гоню. Пусть ее, пусть! — съ презрительнымъ снисхожденіемъ отзывался Егоръ. — Въ теплѣ посидитъ, погрѣется.

Мотька сконфуженно пятилась къ двери и уходила.

* * *

Изо дня въ день становился Митроша все худѣй и слабѣй. Егоръ уходилъ на работу съ ранняго утра, а мальчикъ оставался одинъ. Онъ лежалъ на своей постелькѣ, думалъ о чемъ-то и глядѣлъ въ окно на клочекъ далекаго неба. Иногда это весеннее небо было свѣтло, лазурно, иногда оно темнѣло, играло дымчатыми переливами облаковъ. Митроша долго смотрѣлъ на него, потомъ закрывалъ глаза и тогда тѣ же облака, проплывая, принимали для него знакомые, желанные образы, уносили съ собою, шептали ему непонятныя, но чарующія рѣчи. Онъ уже не тосковалъ; онъ жилъ лихорадочно и смутно, изрѣдка и не вполнѣ возвращаясь къ дѣиствительности, которая перемѣшивалась для него съ мечтами, пополнялась фантастическими образами и явленіями. Иногда странность того или другого видѣнія поражала и его.

— Развѣ мертвые ходятъ? — спрашивалъ онъ, обращаясь къ Мотѣ.

Мотька пугалась и пятилась отъ него, махая руками.

— Да ходятъ. Я знаю, я видалъ, — спокойно подтверждалъ мальчикъ, не понимая ея испуга.

— Катьки нѣтъ. Катька умерла, — сказалъ онъ ей въ другой разъ.

— Кто говорилъ? Отъ кого слышалъ-то? — встрепенулась Мотя.

Митроша поглядѣлъ на нее длиннымъ, недоумѣвающимъ взглядомъ и отвернулся.

Приношенія Мотьки уже не радовали его.

— Спрячь, — говорилъ онъ ей холодно и равнодушно. — Сунь мнѣ подъ подушку… Подальше.

Она совала. И говорила ему, и вѣрила сама, что еще немного, нѣсколько дней, и оба они, она и Митроша, поѣдутъ въ Любановку и она донесетъ его, дотащить на своихъ рукахъ.

— Весна теперь, тепло… Травка зеленая… Оживешь ты у меня, поправишься, тоску твою, хворь всякую какъ рукой сниметъ.

— Скорѣй, скорѣй… шепталъ Митроша, и изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ покатились слезы.

— Будешь у меня молодцомъ, красавчикомъ, отцу помощникомъ, Катюшкѣ своей кормильцемъ, поильцемъ, — съ упоеніемъ, нараспѣвъ говорила Мотя.

— Тетенька! — громко вскрикивалъ мальчикъ, какъ бы пробуждаясь. — родная моя! Скорѣй, скорѣй!

Онъ повернулъ къ ней глаза, полные тоски и муки.

— Скоро тепери да, да… — успокоивала она.

Онъ уже опять глядѣлъ на нее удивленнымъ недоумѣваюшимъ взглядомъ.

— Все равно! — съ глубокимъ вздохомъ говорилъ онъ.

* * *

Мотька бросила пить. Она работала сколько могла, напрягая свои небольшія силы и сберегая каждый грошъ, чтобы увеличить имъ сокровище своего маленькаго друга. Она ободрилась какъ-то, повеселѣла и съ виду стала казаться здоровѣй и красивѣй. Общества прежнихъ знакомыхъ она избѣгала и при встрѣчахъ съ ними терялась и робѣла, какъ виноватая.

Никому не повѣряла она своихъ надеждъ и ожиданій и, казалось, таилась отъ себя столько же, сколько и отъ людей. Собственно, надеждъ и ожиданій у нея не было никакихъ. Отдаваясь своему новому чувству, она дѣйствовала и говорила порывомъ, какъ бы по вдохновенію: она не задавала себѣ ни задачъ, ни вопросовъ; она не размышляла, не анализировала. Среди мрака и холода, окружавшаго ее, она вдругъ какъ бы почувствовала на себѣ тепло, свѣтъ, ласку… И умилилась, и разнѣжилась, и почувствовала въ себѣ приливъ небывалыхъ силъ. Забота о мальчикѣ поглотила ее всю, не оставляя мѣста для личныхъ разсчетовъ. Единственной потребностью ея становилось видѣть Митрошу и отдыхать въ разговорахъ съ нимъ.

Одинъ разъ Мотя застала мальчика спящимъ. Она подошла къ нему, но онъ, противъ обыкновенія, не открылъ глазъ.

— Митрошъ? — тихо окликнула его Мотя.

Она постояла надъ нимъ, посмотрѣла, потомъ сѣла на полъ и прислонилась головой къ краю его подушки.