Мост через переносицу

С понятием «дружба» мне не все ясно. Не уверен, что она есть. Но так же сомневаюсь и в её отсутствии. Уверен только в одном: говорить о друзьях в прошедшем времени можно в одном случае – когда их уже нет в живых. Если же кто-то говорит, что вот с тем-то мы когда-то были хорошими друзьями и человек, о котором он говорит, жив, значит, всё ложь: они никогда не были друзьями. Разговаривая на эту тему с людьми, я сделал забавный, но в общем предсказуемый вывод: люди живут ложью.

В моём прошлом был лишь один человек, которого я хотел бы называть своим другом. Но другом он мне не был: я не знал, что значит быть «другом», а он не хотел этого знать. Мы вместе работали ночными сторожами на химической фабрике. Уже не помню его имени. Все звали его просто: Щ. Бывший учитель физкультуры, уволенный за то, что избил двух школьников. Я узнал об этом не от него, а от своего сменщика. Когда я спросил об этом Щ., он послал меня подальше. Позже мы пили на дежурстве водку и он рассказал, что те школьники смеялись над старушкой, мылвшей полы в спортивной зале. Я спросил, почему он просто не сделал им замечание. Он сказал, что та старушка была похожа на его бабку, которая в детстве покупала ему халву тайком от родителей. Не знаю, был ли Щ. сумашедшим, но мне понравилась эта история и понравился он сам. В тот вечер, наверное, впервые в жизни я искренне проникся уважением к другому человеку.

Мы ночи напролёт говорили обо всём на свете. Щ. был образован гораздо шире, нежели того требовала профессия учителя физкультуры.

Однажды, желая показать свой ум, так сказать, сразу в трех проекциях, я изрёк:

– Мир – это красивая безделушка. В нём нет справедливости.

– В мире есть справедливость, – сказал Щ. – Все одинаково рождаются и все одинаково умирают.

– Но не все одинаково живут!

– Правильно. Потому что это не имеет значения. Важны только рождение и смерть. И здесь мир справедлив: у всех поровну.

Я молча глотал разжёванные его натренированными челостями истины.

Как-то я спросил, не хочет ли он бросить эту дурацкую работу, всё забыть и начать заново.

Он ответил:

– Когда я слышу, как кто-то говорит, что хочет начать новую жизнь, мне сразу же представляется самоубийца, покупающий себе новый пистолет, потому что предыдущий дал осечку.

Людей он не любил. Априори. Я заметил это.

– С чего ты решил, что я ненавижу людей? – усмехнулся Щ. – Я люблю людей. Люблю хотя бы за то, что они вымирающий вид. Вот только где ты видишь людей в окружающем тебя стаде?

Закурив он продолжил:

– Человек в миллион раз превышает гниду в массе. Некоторые лишь этим и отличаются от вшей. Но даже не это самое страшное.

– А что тогда?

– Самое страшное то, что люди превращаются во что-то совершенно неживое. В некий момент всё перевернулось с ног на голову, вывернулось наизнанку и затем снова перевернулось. Люди стали друг для друга стенами: неживыми, крепкими, холодными, сдерживающими. Говорящими стенами.

Мне очень понравилось это выражение – говорящие стены. Это было лучшим определением людей, которое я когда-либо слышал.

Потом он уволился. Через месяц после этого уволился и я. Больше мы не виделись.

* * *

К тридцати годам я сформулировал следующее утверждение: жизнь настолько заполняет нашу жизнь, что не оставляет ни малейшего шанса для жизни. Я хотел бы найти человека, который сумел обойти этот закон, и спросить у него, как он это сделал. Но такого человека не было. По крайней мере, я его не встретил.

Накануне своего тридцати четырёхлетия я получил телеграмму из П**ова. Там было написано, что кто-то умер и меня ждут на похороны. Прочитав телеграмму несколько раз, я понял, что речь о старухе, называвшей себя моей матерью. Никаких эмоций эта новость не вызвала. Я положил телеграмму на стул у входной двери и пошёл на кухню дочищать картошку. Но, по-видимому, эта новость всё-таки как-то затронула меня: жаря картошку, я задумался о чём-то, и она немного подгорела. Затем я сел есть. Вместо того чтобы думать о старухе, её смерти и возможной поездке в П**ов, я размышлял о том, почему мне прислали телеграмму, а не позвонили по телефону. Телефон у меня был. И несмотря на то что я пользовался им крайне редко, он исправно работал и его ни разу не отключали за неуплату. Зачем он был мне нужен, я и сам толком не знал. И теперь, получив эту телеграмму, ещё раз задумался о его необходимости.

Так ничего и не решив с поездкой, я лёг спать. Утром, собираясь на работу вспомнил о телеграмме. Главный вопрос, который не пускал меня в поездку, звучал примерно так: зачем туда ехать? Я задавал его себе, когда умывался, когда чистил зубы, когда брился, когда жарил яичницу и заваривал чай. А уже выходя из квартиры, я вдруг вспомнил, что моё детство прошло именно в П**ове. Покопавшись в своей голове, к собственному удивлению я обнаружил, что там хранится много воспоминаний об этом. Я решил съездить. Но не сейчас, а чуть позже. Спешить на похороны необходимости не видел. Закопать умершую старуху в землю смогут и без меня.