Мост через огненную реку

Все веселились, кто как мог. На свой лад отмечали праздник женатые горожане. В этот день ни одна жена не станет пилить мужа, если тот проведет время со шлюхой, и все гулящие женщины столицы высыпали на ярмарочное поле. Они хватали мужчин за рукава, даже если те шли с женами и детьми, и тут же скрывались с ними в маленьких палаточках, разбитых повсюду, а дражайшие половины, мрачнея на глазах, вынужденно следовали дальше. Женщинам подобные развлечения были заказаны – этого церковь все же сумела добиться. Впрочем, неподалеку, на Судейском Поле, для них было припасено утешение.

Судейское Поле являлось местом развлечения магистрата. Первое мая было одним из двух дней в году, когда карали всех, кто был повинен в не слишком серьезных преступлениях, связанных с любовью – совратителей и развратниц, беглых мужей и неверных жен, преступников против естества: последним, кроме положенного числа плетей, выжигали на щеках постыдные клейма. Причем каждый желающий мог приложить руку к наказанию порока, в чем особо усердствовали благочестивые жены.

Не отставали и молодожены. Только что повенчанные пары в сопровождении друзей, подружек и родни обходили гулянье, стараясь ничего не пропустить и время от времени кидая в толпу горсть леденцов. В ответ слышались такие напутствия, что даже Энтони иной раз краснел – впрочем, ответы не отставали в непристойности. Один раз свадебная компания заметила его смущение, и тут уж Бейсингему досталось как следует. Его взяли в круг, и он попал под такой перекрестный огонь, что выбрался совсем уже красный и вспотевший, но хохочущий вместе со всей толпой.

Ну и, конечно, повсюду были качели и карусели, столбы и балаганы, продавцы самых разнообразных лакомств, маленькие оркестрики и танцы, танцы, танцы, на которых основательно пьяные горожане и горожанки закладывали основы будущих свадеб и приговоров.

Энтони любил простонародные развлечения – в них было особое очарование, словно в вине с полынью или в сыре с перцем. Оставив Марион на попечение сторожей, он прошелся по ярмарочному полю из конца в конец, побывал в половине балаганов и на танцах, отведал простых сластей и с удовольствием собственноручно всыпал пару десятков плетей сорокалетнему бондарю, обрюхатившему пятнадцатилетнюю соседку. Домой он вернулся уже под вечер, поспал пару часов, чтобы ночью быть свежим, и, переодевшись, направился к Шантье.

Традиция требовала отмечать праздник в красном, но он надел новый камзол цвета слоновой кости, с легким рубиново-красным шитьем – специально под фамильные рубины, которые его давно просили показать обществу. Придирчиво перебрав содержимое шкатулки красного дерева, он выбрал мужские серьги, ожерелье и пряжку для волос с подвесками, окинул себя взглядом и остался доволен, хотя ни рубинов, ни золота не любил.

Наряд произвел эффект даже сверх обычного: Бейсингема долго разглядывали со всех сторон, пока, наконец, Рене не покачал головой и не налил ему вина для заздравного тоста в узорный бокал алого стекла – самая высшая оценка, какую только можно получить в приюте изящества. Но это было еще не все. Энтони рассчитывал на такую оценку и загодя к ней подготовился: он поднял бокал, повернул голову так, чтобы камень серьги отразился в стекле, и начал:

– Рубиновый отблеск на алом стекле,
Заветные звезды мерцают в вине,
И в светлом кувшине на темном столе
Искрится напиток заздравный.
А вечность – да полно, важна или она?
Что лютня, когда б не звенела струна,
Что море, в котором не плещет волна,
Что завтра? Ведь ночь и длинна, и темна…
И славно!

Это восьмистишие он оттачивал целый день, играя словами меж танцев и прочих развлечений. Первым успел сказать свое слово граф Аларсон, ориньянский посланник, сын знаменитого винодела:

– Ослепительно! С вашего разрешения, я бы с радостью поместил это стихотворение на бутылки нового сорта вина. Этот сорт как раз из числа рубиновых. И объясните мне, Бейсингем, почему у тех, кто не отступает от правил стихосложения, стихи выглядят мертвыми, а вы нарушаете каноны, и ваши творения так удивительно живы?

– Потому что совершенство мертво, дорогой граф. Оно принадлежит вечности, а, как я только что утверждал, жизнь – это игра мгновений. Что же касается вашей просьбы – то я ничего не имею против, но не раньше, чем мы попробуем вино.

– Если бы я не привез его с собой, я бы об этом и не заговорил, – засмеялся граф.

Энтони получил за стихи второй алый стакан, а третьего удостоился Аларсон за вино, которое тут же обрело, помимо названия, еще и имя «Прекрасное мгновение». В общем, триумф был полный, и Энтони нисколько не пожалел, что предпочел мужское общество в доме Шантье дворцовому балу.