Мост через огненную реку

Энтони со злости так замотал голову, что, как лошадь в наглазниках, видел лишь кусочек улицы перед собой. Он ощупью сражался с тугим узлом, затягивая его еще больше, да вдобавок и Марион нервничала, чувствуя состояние всадника. Наконец, проклятый платок поддался. Рядом, возле головы лошади, крепко ухватив ее под уздцы, стоял мейстер Зандер, каретник – с ним вместе во время пожара Бейсингем спасал людей на улицах, по которым сейчас проезжал свадебный поезд.

– Не сердитесь, милорд, – примирительно говорил каретник. – Дураки и есть. Им лишь бы зубы скалить. Не понимают, с кем и как можно шутить. А обидеть вас никто не хотел, поверьте… Все за вас радуются…

– Я и не обижаюсь, – сказал Энтони, успевший за эту минуту взять себя в руки. – Мне если и следует обижаться, то не на них, а на себя. Порядок есть порядок, мейстер, раз оплошал, надо расплачиваться. Можно вас попросить – проведите мою лошадь, боюсь, я не смогу ехать вслепую.

Энтони расправил платок и накинул на голову. В конце концов, в этом обычае есть и хорошее – теперь никто не увидит его лица. Впрочем, и похабных шуточек больше не было слышно, веселые горожане явно прониклись сочувствием к Бейсингему и наперебой уговаривали снять «фату» – но тщетно. Энтони отшучивался тонким голосом, изображая стыдливую девицу, к вящему восторгу толпы.

Мейстер, однако, что-то почувствовал. Он подошел вплотную и тихонько спросил:

– Что-нибудь не так, милорд? Энтони только рукой махнул.

– Все будет в порядке, – убежденно сказал каретник. – Не может такого быть, милорд, чтобы у вас что-то оказалось не так. Вот увидите, все будет хорошо…

– Вашим бы словам да белые крылья, – вздохнул Бейсингем и выпустил поводья.

Мейстер повел Марион вперед. Гален, смеясь, кинул в толпу горсть серебра и вдруг стремительно перегнулся с коня вбок. Когда он выпрямился, в руках у него быт выхваченный у кого-то бубен. Отдав повод своего коня молодому парню из толпы, Теодор ударил пальцами по тонкой коже и запел. Песня была цыганская – дикая, завораживающая, золотой баритон Галена летел над притихшей толпой, мейстер Зандер отшучивался за жениха так, что вокруг стон стоял от смеха, и у Бейсингема впервые за весь этот тягостный день появилась надежда, что, может быть, все еще и обернется хорошо…

К монастырю они подъехали ровно в срок – часы пробили два. Вот и знакомый двор – пологая лесенка ведет от ворот к церковной лавке, оттуда идет дорожка к дверям храма. Энтони стал на повороте от лестницы к церкви, Рене и Теодор чуть позади, остальная свита расположилась полукругом. Теперь оставалось только ждать.

Казалось, прошло бесконечно много времени, а на самом деле – не более четверти часа, когда послышался стук колес кареты и многоголосый приветственный шум, тут же сменившийся растерянным ропотом. В калитке появилась Сана. Она шла одна, без подружек и даже без монахинь, и платье на ней было не подвенечное, а из простого серого холста. Ну что ж, так он и думал… Конечно же, она выбрала монастырь, а монашку с кольцом не прислала из гордости, решила отдать его сама. Сейчас поднимется к нему, поклонится и протянет кольцо… Как медленно она идет!

– Ну и правильно! – крикнул кто-то внизу. – Ворона лебедю не пара!

В толпе зашумели.

– Быстро вниз! – шепнул сзади Рене. – Встреть ее на полпути!

Энтони мгновенно понял его замысел. Он сбежал вниз, на середине лестницы подхватил невесту под руку и повел ее нежно, но твердо, не давая возможности повернуться к нему – леди Александра Монтазьен не станет вырываться на виду у сотен глаз, как девчонка из предместья! Сзади тут же пристроились Рене и Теодор. Толпа во дворе, оценив маневр, изменила настроение и разразилась приветственными воплями. Сана явно растерялась, все шло не по правилам, и упустила момент – они уже повернули к дверям церкви, и теперь протест выглядел бы глупо, а выглядеть глупо Александра Монтазьен не согласится. Ай да Рене!

Энтони вскинул голову и, как в бою, ощутил холодную веселую злость. Он должен получить эту женщину, вопреки всему и во что бы то ни стало, и он ее получит!