Мост бриллиантовых грез

– Работу хорошую нашел? Но только где у нас платят евросантимами? Или милостыню просил?

Парень глянул косо и отпустил рычаги автомата.

«Сейчас обидится и уйдет! – подумала Фанни и с трудом подавила мгновенное желание схватить его за руку и удержать. И разозлилась на себя: – Дьяболо! Да мне-то что?! Пусть уходит, откуда пришел!»

Однако он смотрел без обиды и даже улыбнулся:

– Не просил, но это и правда милостыня. В тот же самый день, когда мы с вами встретились… Ну, вы помните, в каком я был состоянии…

«Ничего я не помню!» – хотела отрезать Фанни и уже заносчиво вскинула голову, однако промолчала, потому что не любила врать. Однако правду она сказать тоже не могла, поэтому сочла за благо ничего не говорить. Правда, теперь ее горделивое и независимое движение выглядело глупо, но, предположим, у нее вдруг заныла шея? Ой нет, шеи ноют только у старух, а какая же Фанни старуха?!

Она поспешно опустила голову.

– Ну вот, – продолжал мальчишка, даже не подозревая о сложных психологических мотивациях этих двух простых движений, – я бродил по улицам, потом пришел к какому-то собору… Знаете, к такому большому, белому, с двумя башнями и колокольней, там еще на крыше какие-то собачьи морды торчат во все стороны… И сел под стеночкой – устал до смерти.

Фанни уставилась на него во все глаза. Судя по всему, собор, где он «сел под стеночкой», звался всего-навсего Нотр-Дам, и до сего дня Фанни не могла себе представить человека, который не узнал бы его, даже если бы доселе ни разу не видел. Но вот, оказывается, такой человек существует и даже стоит перед Фанни!

Жан-простак! А интересно, как его зовут на самом деле? И зачем он побрился?

Ну и вопрос! Все мужчины бреются. Даже бездельник Арман, неряшливей которого Фанни в жизни людей не видела. Но этот мальчишка побрился все же зря.

– Сел и заснул, – продолжал он доверчиво. – Ночь-то я не спал, и до этого тоже, поэтому уснул крепко. А когда проснулся – кругом народу тьма, все с фотоаппаратами. Туристы, я так понимаю. Особенно жапонов много было. Галдят, входят в этот собор, выходят, и все мимо меня, и буквально каждый – ну, если не каждый, то через одного – бросал около меня монетку. Я когда глаза открыл, подумал, что все еще сплю, столько вокруг меня медяшек валялось. Может, они подумали, что я какая-то местная достопримечательность? Новый Квазимодо?

И засмеялся, глядя на Фанни, которая, чего греха таить, едва удержалась, чтобы не употребить одно из тех словечек, которые и мужчинам-то не рекомендуется вслух произносить, а тем паче – дамам. Вот тебе и Жан-простак! Да… Но зачем он так зализал волосы? Растрепанные пряди шли ему гораздо больше.

Фанни представила, как он сидел «под стеночкой» Нотр-Дам: волосы падают на лоб, щеки небриты, под глазами чернота, и запекшиеся губы приоткрыты во сне… Жаль, что эти глазищи были закрыты, не то небось нашлись бы дамы, которые бросали бы ему не монеты, а купюры, и даже не самые мелкие!

– Я сначала их посчитать хотел, эти денежки, а потом со счета сбился, – болтал между тем мальчишка. – Думал пойти в какой-нибудь маркет, сдать, чтобы кассирша их на бумажки обменяла, тут небось евро десять или даже двадцать наберется. А потом вспомнил, что я один раз видел такое в России: пришел в магазин какой-то бомж замусоленный и сдал кучу мелочи, которую ему добрые люди подавали. Потом пошел и чебурек себе купил на улице, я видел. Ну, и подумал: что же я, как этот бомж, пойду и куплю себе чебурек?! И не стал сдавать.

Видел такое в России, он сказал? Он что, из России?! Этого только не хватало!

– Ты русский? – спросила Фанни хрипло.

– Ну да, а что? – Парень независимо вскинул голову, и стало ясно, что не так уж сильно зализаны у него волосы: несколько прядей упали-таки на лоб, и он отмахнул их новым, еще более независимым движением. – Вы имеете что-то против русских? Судьба несчастных чечене спать не дает, что ли?

На чечене, как несчастных, так и счастливых, Фанни было стопроцентно наплевать, тем паче что президент Буш, такое впечатление, решил всех их пригреть под своим широким американским крылом. А что касается русских, она к ним еще год назад вообще никак не относилась. Однако с тех самых пор при слове «Россия» ее словно бы иголками колют в нервные сплетения – причем во все сразу! Потому что Лоран был русский… и этот мальчишка – тоже.

Еще один русский на голову Фанни!

А собственно, почему – на голову? Какое ей вообще до него дело? И не слишком ли долго она с ним болтает в разгар рабочего дня? Там, на столике, нетерпеливо шелестит целая пачка бумаг! А Фанни, между прочим, сегодня закрывать бистро, а потом, поздним вечером, еще ехать в пятый аррондисман[2] на рю де Валанс, взять у тетушки Изабо рецепт, чтобы завтра привезти ей новые лекарства от ее неумолимого артроза. Надо сказать этому мальчишке: «Чао!» – и пойти заняться своими делами. Нет, вообще ничего не нужно ему говорить, много чести!

– Тебя как зовут? – спросила Фанни.

– Роман. Роман Константинов.