Мост бриллиантовых грез

На балконе, столь хорошо ей знакомом, роскошном, просторном балконе, на который выходил кабинет Лорана, стояла какая-то женщина и внимательно, даже жадно смотрела на Катрин. Женщина была высокая, стройная, примерно одних лет с Катрин. На ней был синий купальный халат Лорана, еще чуть влажные после душа волосы мягко вились, обрамляя большеглазое лицо.

Знакомое лицо…

Катрин ее где-то видела, эту русоволосую особу, точно, видела!

А что она делает на балконе Лорана, в его купальном халате?!

И вдруг злорадный голос Фанни вонзился ей в мозг, словно раскаленная игла: «Некоторые статьи расходов у тебя скоро сократятся. Например, на содержание юных любовничков. Не будет денег от Лорана – и Роман от тебя мгновенно свалит. Зачем ты ему? Его будут поддерживать маман и ее богатенький любовник. Кстати, он тоже русский. Да ты его отлично знаешь! Это Лоран!»

Эта баба… Она – новая любовница Лорана? Мать Романа? Какая-то уж сильно молодая… Она его что, в шестнадцать лет родила?

Стоп! Да наплевать, во сколько лет она его родила, эта… Эмма, что ли? Это и есть Эмма? И с ней теперь живет Лоран?!

Катрин схватилась за голову, отвернулась, кинулась к машине. Влетела в нее и с силой повернула ключ в замке зажигания, ударила по педали газа, не в силах больше видеть эту торжествующую соперницу, победительницу, эту…

Она повернула не в ту сторону и чуть не врубилась в шлагбаум, преграждающий въезд в ворота парка Монсо.

Осторожно. Осторожно!

Круто развернулась на месте, помчалась в обратном направлении, но не удержалась, чтобы снова не взглянуть на балкон Лорана.

Балкон был пуст. Эта проклятая змея уже уползла.

Новая любовница Лорана! Мать Романа! Эмма!

Но ведь Катрин ее уже где-то раньше ви…

Дьябль! Она вылетела на красный чуть ли не на середину бульвара Курсель. Ну и что, не останавливаться же! Сопровождаемая проклятиями автомобильных гудков, Катрин круто свернула по Курсель, потом по Батиньоль и по переплетениям бульваров ринулась по направлению к площади Бастилии.

Перед глазами мелькали женские лица.

Мать Романа! Эмма! Любовница Лорана! Та женщина, которая выходила позавчера из дома Армана, переспав с ним! Та женщина, которую Катрин разглядывала на контрольках!

Одно и то же лицо.

Одно и то же лицо?

Ой, нет, не может быть, чтобы ей так повезло… Чтобы так сказочно, фантастически повезло!

Награда за все страдания, за все унижения!

Как она могла забыть? Фотографии будут готовы сегодня. Наверняка они уже готовы. Сейчас она все узнает. Вернее, удостоверится в том, в чем уже почти убеждена.

«Фанни… – вдруг подумала Катрин почти с нежностью. – Дорогая Фанни! Спасибо, подруга, что ты мне сегодня позвонила! Тебе это зачтется – на небесах!»

* * *

– Ну что, – спросил Илларионов, когда Эмма, зябко обхватив руками плечи, вошла в комнату, – нагляделась?

– Вы так кричали друг на друга… Должна же я была посмотреть, с кем ты там выясняешь отношения!

Она подошла к камину и протянула руки к огню. В комнатах было довольно тепло, и солнце светило в окно, не так уж и озябла Эмма на балконе. Трясло ее совсем по другой причине, однако она нарочно попросила Илларионова растопить сегодня камин – чтобы можно было вот так подойти и протянуть руки к огню. Волнующее ощущение, впервые в жизни!

– Я кричал? – изумился Илларионов. – Я?! Да я вообще не умею кричать, ты что?

– Нет, ты не кричал, – вынуждена была согласиться Эмма. – Но она…

– Ну и как она тебе? – спросил Илларионов. Спросил с некоторой опаской: видимо, опасался, не станет ли Эмма устраивать ему сцену ревности. А может быть, наоборот, хотел такой сцены.

– Что тебе сказать… – рассудительно промолвила Эмма, глядя в огонь и словно бы видя там красивое, загорелое, желтоглазое, обрамленное рыжими локонами лицо этой похотливой, распутной стервы. – Во-первых, это все у тебя было доменя, во-вторых, она, конечно, очень красивая, и я даже где-то тебя понимаю…

И тут же она представила то, что было уже при ней: увидела это лицо сладострастно запрокинутым, увидела грудь Катрин, выпущенную наружу из лифчика, увидела задранную юбку, обнажающую бедра в черных кружевных чулках – такие только шлюхи носят! – и стиснутое этими черными, бесстыдными бедрами стройное юношеское тело. А заодно услышала шепот, который раньше предназначался только ей, ей одной… и не выдержала. Сорвалась, закричала:

– Она мерзкая, омерзительная, я ее ненавижу, я ее не выношу, я не хочу ее видеть!

Ну конечно, счастливый до смерти этой вспышкой ревности (предназначенной, как он был уверен, ему) Илларионов кинулся ее утешать, и Эмма в очередной раз выплакалась на его заботливо подставленном и уже знакомом плече.

«И так теперь будет всегда!» – подумала она.

Странно: эта мысль не внушила особенной тоски. Наоборот, принесла странное умиротворение. Ей было бы совсем хорошо, если бы не мучительная колкая боль в сердце, которая отдавалась в висках: «Что сказать ему? Что ему сказать? Как теперь все будет? Как будет теперь? Что мне делать? Я запуталась, я запуталась!»