Мост

Проглотив свой кофе, он пробормотал в ответ что-то бессвязное, глядя в свое отражение в зеркале за стойкой. Он обернулся и посмотрел на другие предметы, нарезанные ломтями пироги и пирожные, стопки тарелок, банки с персиками и грушами, шутливые надписи вроде: «Питайтесь тут – не пожалеете, даже повар ест у нас».

Ха-ха, – подумал он. – Есть еще в мире смех. Ха-ха.

– Я поставил на Леди-фер и выиграл два доллара. Хорошая лошадь. Ты неплохо разбираешься в лошадях, парень. Спасибо за совет.

– Послушай, Стив. Я хочу тебе что-то сказать. Тут сейчас никого нет, и мне хотелось бы поговорить с тобой. У тебя есть голова на плечах, и мне нужно тебе рассказать, что и как.

– Я твой друг, парень, – заверил его грек.

– Тогда слушай. Я иду на дно, – начал он. – Ты видел когда-нибудь, как идут на дно?

Грек не совсем понял. Склонил голову набок, подставив левое ухо поближе, стараясь оставаться отличным поваром, греком, умеющим поговорить с человеком любого сорта, за что люди и любили приходить в его ресторанчик поесть. Стив Паппадакулос родом из большого города Афины – безвестный соперник всех философов от Блаженного Августина до Джона Дьюи.

– Я чувствую, что не могу больше держаться на плаву, – сказал он. – Весь мир для меня словно пруд. Чем старше я становлюсь, тем выше вода в пруду, и вот она уже дошла мне до подбородка.

– Парень, что стряслось? – спросил грек.

– Мне двадцать, – говорил он. – Всю свою жизнь я пытался вести себя, как рыба. А я млекопитающее, Стив. И мне больше ничего не остается – только тонуть. Где я только не бывал. Всюду – пруд. В Манхэттене, в Чикаго, в городах помельче. Во Фриско. Везде. Вода уже поднялась до рта. Я захлебываюсь.

– Не надо так, парень, – произнес грек. – Я за свою жизнь перевидал много паршивых мест, перебывал во многих передрягах. Ну и что с того?

– Я не могу больше оставаться в комнате, – сказал он. – Стены, сдавленность, тишина, черт бы ее побрал, уже в печенках у меня. Не могу спать. Сидеть спокойно не могу.

– Да что с тобой? – спрашивал грек.

– Стены скачут взад-вперед, – продолжал он.

– Малыш, – сказал грек. – Иди домой, поспи. Утром все будет как надо.

– Я не могу спать. У меня за душой нет ничего, что бы могло мне присниться. Все улетучилось. Не на что опереться. Если я закрою глаза, то утону. Мне приходится все время бодрствовать, чтобы видеть, что меня ждет.

– Брось, малыш, – пытался успокоить его грек. – Утром все будет хорошо. Птицы запоют. Солнце засияет. Будет гулять свежий ветер, кони понесутся вскачь. Забудь, малыш.

– Спасибо, Стив, – сказал он.

Он свернул за угол и быстро зашагал к себе, один на далеком мосту, летящем сквозь долгую ночь, и бескрайний, бесконечный миг страха и отчаяния.

Утром, – сказал он. Шагая, он слышал, как плещется тишина, сталкивается и сшибается внутри него ничто, он представил, как угрюмые стены дожидаются его, чтобы стиснуть в объятиях живой смерти, прыгая взад-вперед, и единственное, о чем он мог думать или говорить, было это самое. Утром, когда он снова оживет, вернется в русло времени, в котором живут, в страну света, одинокий, подавленный, в ожидании жизни или смерти, лицо в толпе, фигурка, бредущая во тьме по мосту.

1936