Московское наречие

В малолетстве Кузя считал Дзельтермана грузином. То ли по масти, то ли из-за фамилии на «дзе». А узнав, что Миша еврей, проникся жалостью, как к инвалиду с врожденным вывихом бедра. В ту пору евреи для него были скрипачами и шахматистами. Ну, еще портными и скорняками. Не мог даже вообразить еврея пожарного или космонавта, казака или разбойника, не говоря уж о воине. Долго не верил в еврейство музейного Давида, пока не услыхал, какой хитростью сокрушил он рефаима Голиафа.

Как ни странно, именно Миша научил распознавать избранное племя, причислив к нему, помимо прочих, все фамилии с кончиком «ин». «И Минин?» – удивился тогда Кузя. «Вместе с Пожарским! – заверил Миша. – И Пушкин, и Кошкин, и Собакин. Все внутренние евреи, замаскированные. Приходится, потому что живем в ненормальных условиях»…

Первое время после окончания школы они встречались довольно часто. Вместе ходили в баню. И однажды за кружкой пива осмелевший уже Миша заметил: «Да ты ведь тоже почти обрезанный, а это вернее лица и фамилии говорит о роде. Судя по харизме, из-за Евфрата, – кивнул куда-то за плечо. – С той стороны еврей».

«Все мы от Адама, – уклончиво ответил Туз, не желая обижать явным отказом на приглашение в новую для себя семью, но в то же время стесняясь примазывания к богоизбранности. – Много чего намешано. – Покрутил эдак пальцем в пивной пене и спросил: – А каково быть избранным?»

«Сам знаешь, – вздохнул Миша. – Особенно когда не только мы с тобой, но и страна наша избранная, вроде опытного поля, где много чего неожиданного произрастает – и бурьян, и кукуруза, и вовсе неизвестные доселе культуры»…

«Ты о какой стране-то?» – не понял Туз.

«Да все от той же, – широко развел Дзельтерман руками. – О благословенной России! Она в новейшие времена как Израиль в древности. Господь, видишь ли, выбирает под особый надзор жестоковыйные народы. С теми-то, кто послушно склоняет голову, скучно. А от упрямства да бестолковости и Господу веселье. То ли блудный сын Эсэсэр, то ли дочь Россия, но угодна и в блуде своем – в нем больше исканий, нежели в оседлости земледельца, каковым, заметь, был Каин, в отличие от пастуха Авеля. Любит Господь Россию, не позволяет ей впадать в губительное земное благополучие. Поверь, долго еще будет испытывать любовью, как некогда Иова. До тех пор пока не пройдет страна весь свой путь к старости и покою».

Помолчав, Миша добавил с неизбывной грустью, будто только что продал первородство за чечевичную похлебку: «Хорошо в ней живется, особенно иностранцам»…

Таких патриотичных речей за пивом в бане Туз еще не слыхал. И сразу вспомнил, что имя прародителя семитов Сима буквально переводится как Слава. Может, славяне и впрямь его потомки, одно из потерянных колен израилевых?

Вскоре Дзельтерман стал знатоком в известной телепередаче. Отлично разбирался, что, где и когда, так что вовремя начал торговать сибирским лесом и открыл свое издательство под вывеской «Манна небесная». Они давненько не виделись, но Туз был уверен, что Миша ему не откажет. Редко встречал столько сердечности в истинных соплеменниках, подозревавших, кажется, в нем Иуду, перебежчика в чужой стан. А Миша, причислив к своим, принял, как блудного, – целиком и полностью, со всеми вшами и коростой.

С возрастом, говорят, народно-племенные черты виднее. «Может, я и впрямь внутренний, – размышлял Туз, ожидая Мишу в гости. – Но, увы, не вечный».

Раньше годы не тревожили, а вот пришло время задуматься, насколько соответствует замыслу Творца, не профукал ли уже все командировочные. Вряд ли выпадет долголетие Мафусаила, протянувшего красивую цифру – 969. Господь едва дождался, когда тот помрет, чтобы устроить великую чистку потопом. После чего ограничил срок здешней командировки ста двадцатью годами. Впрочем, в допотопные времена месяц, вероятно, шел за год, настолько они были насыщенны. А если так, то знаменитый Мафусаилов век чуть более восьмидесяти лет. Но и до них хрен дотянешь. А главное, зачем?

В раковине Туз застиг таракана. Пустил воду, наблюдая, как тот осмысленно пытается спастись. Да засосало-таки в трубу. Но вскоре, к удивлению, мокрый и усталый выбрался из тьмутаракани на свет Божий. Растроганный Туз пощадил соотечественника за любовь к жизни.

Вздохнул, поглядев на часы. Дареный глаз на руке мигал, как шальной, неистово, будто отсчитывал какие-нибудь последние кварки. Слишком много, вероятно, было отжито пятилеток досрочно. Ну до чего же быстро убегает прочь злое время! Все блуждают между прошлым и будущим, не учитывая настоящее. И дела никому нет до сохранения, а тем более восстановления. Забыли о Будде с монахами. Наклеенная на пенопласт роспись по глине висела у Туза на кухне. Если прищуриться, точно карта бывшего Союза. «Интересно, кто больше боится смерти? – спросил Туз у Просветленного. – Впервые посетивший этот мир или уже переживший несколько воплощений?»

И безответный этот вопрос занимал до тех пор, пока не приехал Миша.

На первый взгляд он мало изменился. Хотя прибавилось, конечно, уверенности, словно в потайном его кармане лежала на всякий случай праща.