Московское наречие

«Ах, без любви ни зги не видно, ни единой тропы во мраке», – соглашался Туз, оскальзываясь в арыки. И вдруг так тряхануло, что мироздание едва устояло! Когда землетрясение в пустыне, то сверху, к счастью, ничего не обрушится, зато есть вероятность самому ухнуть в разверзшуюся пропасть. А Туз чуть не свалился на некое воздушное, подобное херувиму создание. Укрыв голову, как крылом, платьем, оно сидело, писая во время подземного толчка на верблюжью колючку.

Мими

Это была только что приехавшая девушка-сейсмолог, облюбованная и вызванная архонтом Ра из Литвы для платонических отношений.

«Мими», – привычно-безнадежно поправляла она, перенося ударение на первый слог. Сразу очаровала, выдавливая пасту из тюбика не на щетку, как большинство чистящих зубы смертных, а прямо в рот, невероятно аппетитно. И постоянно улыбалась, даже когда просто писала в пустыне.

«Сплошные мощи! – нежно кивал в ее сторону Ра. – А мне-то как раз интересен духовный аппарат человека»…

Туза тоже влекло к мощам Мими, как к чудотворным, – поклоняться и припадать. Его покорил этот западно-протестантский, вероятно, взгляд на себя, когда ровным счетом ничего значительного не имелось – все чуть плоское, кривоватое и заниженное, – кроме самооценки, порождавшей такое достоинство, что несомая с любовью совокупность производила сильно впечатление. Случилось какое-то тектоническое смещение оценок – манила не стать, а нечто трудно определимое, подобное мимолетному состоянию природы.

«Есть у нее колокольчик для улавливания душ, как у великого китайского божества времени Тай-Суя», – говорил Ра.

Мими и сама напоминала маленький, беззвучно призывавший колокол. Много чего хотелось бы с нею – поднести жертву, оберегать от всего на свете, как одинокую букву, не связанную с другими в ясное слово. Ступала она по земле так, будто прислушивалась каждый миг к дыханию всей планеты. В зацветающей пустыне среди верблюжьей колючки и солянки все время исчезала, словно камешек соли в арыке. Хоть и была литовкой, но какого-то кошачье-египетского облика, чем, вероятно, и пленила Ра. Туз никак не мог припомнить, что означает, помимо родовой принадлежности, «литовка». Угадывалось сходство с растением, выросшим на скале, с листом папоротника, впечатанным в камень времен карбона, даже с самой земной корой. И каменная баба приходила на ум, а точнее – растворимая соляная кукла.

«Она вылитая Рагана, – нашептывал Витас. – Вредоносное существо, из тех оборотней, что превращаются хоть в кошку, хоть в щуку. Имя ей Подражание, и вьет она, снуя поспешно, петлистые веревки из песка. Поверь, она летает, где хочет, не тонет в огне и не горит в воде. К тому же сожительствует с чертом, а в нашем случае – с архонтом Ра. Он играет с ней в ножички и секретики»…

Но дружеские предупреждения не остерегли Туза. Женский пол Мими настолько загадочно усугублялся земным, что притягивал физически-неотвратимо, как всемирная бесовская гравитация.

Надеясь обрести покой, Туз рисовал карандашом пустыню. Занятие почти безумное, но умиротворявшее, кабы не пришел Ра с «Чашмой» под мышкой: «Смахивает на певобытное искусство, – кивнул на рисунок. – Но что-то ябит в глазах. Дико ябит!» И, возбудив Туза напитком и словом, удалился, сожалея о пониженной духовности.

Когда страница альбома плотно усеялась закорючками кустов и взбугрений, бесшумно подлетела Мими. «Забавно! Тут и Чюрленис, и арамейское письмо, – одобрила, указывая в уголок. – Гляди-ка, под этим холмиком я сижу, почти незаметная. А небо, пожалуй, не трогай, и так уже в глазах, знаешь», – замялась она. «Ябит», – согласился Туз и быстро начертал над пустыней «Мими», с мощным, как гром, ударением на первом слоге. Получилась какая-то фата-моргана космодрома, придавшая картинке болезненность земного одиночества. «Ну да! Вот так! В общем, ты уловил здешнюю геопатогенность», – коснулась Мими его плеча.

Давно известно – если долго отказываться и отвыкать, бросая, например, курево, то после временного успеха все наваливается с удесятеренной силой и вместо обычных пяти сигарет не хватает и двух пачек. Все псу под хвост! Насильственно-разделительное «от» быстро сдается предлогам, связывающим воедино. Само слово «предлог» наполнено знаменательными смыслами, включая замыслы, умыслы и намерения, которые были, конечно, у Туза, затеявшего рисовать пустыню с надеждой, что подойдет-таки Мими из любопытства.

«Хочешь, расскажу тебе о древнем Хорезме? – предложил он. – Ближе к ночи»…