Московский завет

Начальник фельдъегерской службы было кликнул слугу, но пересохшее горло его подвело. Тогда взял стоящий возле изголовья колокольчик и трижды в него позвонил. На пороге моментально появился заспанный лакей, в ливрее и старомодном парике, на манер Павловских дней.

- Голубчик, мне бы выпить… да покрепче…

- Чего изволите-с? – покорно переспросил слуга, готовый в любую минуту выполнить каприз почетного гостя.

Касторский неожиданно припомнил, как инспектировавший строительство аэростата полицмейстер Брокер утверждал, что лучшим средством от меланхолии почитает ром и хороший табак.

- Стакан рома, - обретая прежнюю твердость голоса, ответил подполковник. – Да, голубчик, потрудись-ка набить бриаровую трубку.

Николай Егорович повалился в белоснежную постель и с удовольствием раскинул руки в стороны. Кошмар исчезал из его сознания стремительно, представляясь нелепейшим ночным вздором, причина которого заключалась в расстроенных нервах да несварении желудка, но никак не из-за нелепой скульптурной аллегории.

«Если аэростат все же полетит и пожжет Наполеона, наверняка стану полковником, - рассуждал Касторский о том, чему суждено быть в ближайшие дни. - А если нет… Тогда самое время подыскивать покровителей в штабе. Пока Наполеон будет сидеть в Москве, а французы мародерствовать и делить награбленное, необходимо встретиться со всеми недоброжелателями Ростопчина. Донести, что по корыстным интересам генерал-губернатор саботировал строительство воздушного флота. Пускал в глаза пыль, тем временем разворовывая казенные ассигнования…»

Поразмыслив о казенных деньгах, Касторский пришел к выводу, что этой темы не стоит касаться вовсе. Не потому, что высокое начальство спросит: «Куда же вы, начальник фельдъегерской службы, раньше смотрели?» Просто денег ушло болезненно много, и погрели на них руки слишком многие…

«Будет много лучше сказать, что таким образом генерал-губернатор пытался сместить Кутузова и самому влезть в руководство армией. Все же знают, как завидует Ростопчин Михаилу Илларионовичу. И как люто его ненавидит. - Резонно подумал Касторский и улыбнулся такому обороту своих мыслей. - Тогда и голова не полетит с плеч, и чин полковничий достанется в любом случае».

Довольный составленным планом Касторский встал с постели, отряхивая остатки нелепого сна. Одним духом выпил принесенный лакеем ром и с наслаждением затянулся трубкой, которую слуга предусмотрительно успел раскурить.

Мир, полный возможностей, лежал у ног фельдъегерского подполковника и начинался он здесь, в построенном архитектором Львовым главном усадебном доме поместья Вороново.

Из распахнутого в парк окна веяло нежной прохладой бабьего лета, приносящего с собой пряные ароматы увядающей листвы.

Небо начинало светать. Близился рассвет.

***

С наступлением утра дворец захлестнули суета и генерал-губернаторские крики. Безуспешно прождав полицмейстера с донесениями всю ночь, Ростопчин впал в совершеннейшую ярость и по своему обыкновению, принялся ее вымещать на слугах.

- Всех пожгу, сукины дети!

Федор Васильевич в наброшенном на мундир халате без устали раздавал тумаки челяди, при этом, умудряясь отхлебывать из фарфоровой чашечки свежесваренный кофе. Когда бодрящий напиток заканчивался, возникал расторопный лакей с изящным кофейничком, тут же наполнял опустевшую чашечку генерал-губернатора, а затем так же бесследно исчезал. Слуги в ужасе сновали по дворцу, толком не понимая, что от них требуется, и что надо делать.

- Развелось бесполезное семя, словно сорняки. Сгоню в клетушки, законопачу наглухо, окроплю святой жижей Леппиха и поджарю к чертовой матери! - Ростопчин грозно топал ногами, отчего темп беготни моментально увеличивался вдвое. - Вас, дармоедов, одним махом с этого на тот свет спроважу! Хотя бы на поминки тратиться не придется. Даром по ветру пущу!

Вышедшие на крики из своих комнат англичане Роберт Вильсон и лорд Терконель, слывшие английскими шпионами оттого любезно приглашенные Ростопчиным квартировать в Вороново, с интересом наблюдали за варварской традицией русских бар устраивать утренние холопьи садки, напоминавшие состязания борзых в резвости и злобности.

Когда кофе закончился, слуги вразумлены и разогнаны по своим делам, Федор Васильевич закрылся в кабинете с англичанами, строго-настрого приказав нипочем его не тревожить, разве лишь в том случае, если в Вороново явится полицмейстер.

Наблюдая устроенный графом разнос, начальник фельдъегерской службы невольно представил, какая участь ожидает его самого, если он себя не обезопасит от власти «сумасшедшего Федьки». Вспомнив екатерининское прозвище генерал-губернатора, Николай Егорович улыбнулся, убеждаясь в том, насколько верным было его решение написать на Ростопчина донос.