Московский упырь

А Прохор на них не глядел – увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.

– Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду – беру тебя молотобойцем, беру!

Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…

– Хозяин, водица-то у тебя кончилась!

– Сейчас принесу… – Лишь сверкнули голубизною глаза.

Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:

– Наклонися, солью.

Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.

– Эх, хорошо!

Отфыркиваясь, поднял голову:

– Тебя как звать-то, краса?

– Марьюшка, – потупила очи дева. – Марья.

Глава 4 Прочь!

Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность.

Р. Г. Скрынников. Россия в начала XVII в. Смута

Январь-февраль 1605 г. Москва

Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, – то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна – последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.

Всю неделю – пока работал Прохор – девчонка постоянно прибегала в кузницу – то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.

– Вот спасибо, Марьюшка! – Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. – Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.

Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал – совсем, мол, смутили девку.

Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него – пушистая телогрея, сверху – шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь – боярыня, – видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.

Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег – сапоги почистить. Скосил глаза – ага, девица тут как тут:

– Далеко ль собрался, Проша?

– Домой, – молотобоец улыбнулся. – Ну, куда же еще-то?

– А далеко ль ты живешь?

– Да недалече…

– Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!

Денек и впрямь выдался чудный – с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой – хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.

– Так тебе и надо, Анчутка, – погрозила пальцем Марьюшка. – Не воробьев – мышей в амбаре лови!

– Прогуляться, говоришь? – Прохор сделал вид, что задумался. – Инда, что же – пошли! Только это… матушка не заругает?

– Не заругает, – засмеялась девчонка. – Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.

Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже – Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну – договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» – заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили – едва полдень миновал.

– Эх, что ж делать? – Прохор почесал бороду и махнул рукой. – Пошли!

Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом – молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:

– А вот сбитенек горячий!

– Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!

– Сбитень, сбитень!

– Пироги, с пылу, с жару – на медное пуло – дюжина! Подходи-налетай!

Прохор подмигнул девушке:

– Хочешь сбитню, Маша?

– Маша? – Марьюшка засмеялась. – Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное! – девушка перекрестилась на церковную маковку.

– Бабушка, говоришь? – усмехнулся Прохор. – Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?

– Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?

– Сейчас.