Московский Ришелье. Федор Никитич

Если бы в ту пору была защита от таких людей! Если бы он, Филарет, не был свидетелем их изменнических дел! Но и в Москве, и в Польше он был очевидцем того, что Михаил Глебович с товарищами Федькой Андроновым, Иваном Грамотиным да Василием Яновым были первыми начальниками всякому злу на Москве и разорителями государства. Они пограбили царскую казну и всякое достояние, и чудотворные образа отправили в Поль-, шу. Михаил Глебович был советником Гонсевского в Москве, писал Сигизмунду тайные письма. Он больше всех суетился и кричал, чтобы царём на Руси сделали не Владислава, а Сигизмунда. В Думе он вершил дела самоуправством, решал их без приговора бояр, чего на Руси никогда не водилось. Ещё похвалялся при этом, что он служил « короне Польской и Великому княжеству Литовскому и горло своё везде тратил, чая себе милости».

Живя у Сапеги, Филарет видел грамоты Салтыкова, в которых тот торопил Сигизмунда идти к Москве: зачем-де королю стоять под Смоленском, если король будет в Москве, то и Смоленск станет его. Филарет знал, как ненавидели Салтыкова русские люди, но эта ненависть не пугала его. Сам же и признавался: «Здесь, в Москве, меня многие люди ненавидят, потому что я королю и королевичу во многих делах радею».

...Весь вечер накануне задуманных дел Филарет читал Евангелие, искал ответы на свои вопросы в «Послании к римлянам святого апостола Павла». Многие места этого «Послания» он знал наизусть, но часто перечитывал заново. Святые слова бодрили и врачевали душу, вызывали всякий раз новые раздумья. Что значили слова «осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце»?

В душе рождались вопросы. Так ли понимает он свой долг? Не «осуетился» ли он в «умствованиях своих»? Решив поднять дело Марьи Хлоповой, не причинит ли он ущерба душевному покою сына? Скандала, видно, не миновать. Марфа и её племянники не поступятся своей правотой, и поднятый ими шум будет великим соблазном для московского люда.

Представив себе самое худшее, Филарет стал молиться: «Господи, да убоятся они страха. Спаси, Господи, ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими. Уповаю на тебя, Господи». Молитва успокоила его. Он подумал: «Нет, истина дороже страха перед молвой и сильнее неправды, и ради истины надобно вооружиться терпением. Или не терпением сносил я свою судьбу, не терпением ли приобрёл опытность? И ежели выйдет какая оплошка, одолеем грех свой також терпением».

Однако оплошки Филарет мало опасался. Ведь прошло много лет, а Марья Хлопова пребывает в здравии. За что же очернили её, создали ей дурную славу «порченой девки»?

Нет, не ради отмщения затеял он это дело, не для того, чтобы воздавать злом за зло. Как представитель высшей власти, он должен разобраться в этом деле и наказать виновных. Это его долг, ибо, как сказано у святого апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; и нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению...»

Филарет ещё долго молился Богу, пока на душу его не сошла благодать. В состоянии душевной тишины и благоденствия он снова подумал о Марфе. Как-то она воспримет его решение? Племянников она любит не меньше сына родного. Когда он сделал её игуменьей, она как будто даже не обрадовалась этому — столь омрачена была её душа многими заботами. Кажется, впервые за свою жизнь Филарет так проникновенно понял её одиночество, почувствовал, какие страсти бушевали в ней.

Увы, натуры сильные и властолюбивые самонадеянные. К тому же Марфа меньше, чем он, бывала на людях и свой клан часто заслонял ей отчий. Она не научена приноравливаться к людям. Повинен ли он в этом? Такими жёнами, как Марфа, трудно верховодить. Она всегда бывала настороже и уступала ему лишь в мелочах, в больших же делах норовила главенствовать сама. Всю себя она отдавала борьбе за здоровье детей, на них были сосредоточены все её страстные чувства. И что оставалось супругу? Он, кажется, довольствовался бы малым, если бы только нрав у Марфы был помягче.

И сейчас, вспоминая прожитую жизнь, Филарет думал о том, что встретит с её стороны злое сопротивление. Она, видимо, станет корить его бездушием, скажет, что «судный совет» по делу Марьи Хлоповой будет судить не по правде.

Филарет перешёл в кабинет, где предстояла встреча с Марфой. Внутреннее устройство кабинета, именуемого Комнатой, напоминало деревянную избу. Но в углу был богатый иконостас, полавочники бархатные, на полу — дорогой ковёр. В малой стене Комнаты небольшое оконце, из которого видно, что делается на площади.

Заслышав в сенях знакомые тяжёлые шаги, Филарет перекрестился и поднялся с кресла. Дверь отворилась. Сопровождавшие игуменью две старицы помогли ей снять горностаевую шубу и удалились. Марфа поклонилась патриарху большим поклоном, но он запросто приобнял её за плечи и провёл к большому креслу.

Он не видел Марфу больше месяца и был поражён переменой, происшедшей с ней. Лицо осунулось, посуровело, под глазами отеки.

   — Зачем звал? — отрывисто спросила она.