Московский Ришелье. Федор Никитич

Однако подготовленная боярами попытка руками народа свергнуть Василия Шуйского с престола не удалась. Москвитяне видели силу его духа, твёрдость, уверенность в собственных действиях, «вся Москва как бы снова избрала Шуйского в государи», писал Н.М. Карамзин.

В тушинском лагере тоже было неспокойно. К весне 1608 года до мятежников дошли слухи о победах, одержанных князем Михаилом Скопиным-Шуйским, который шёл на помощь Москве с севера, и о продвижении с юга России хорошо вооружённого и подготовленного отряда Фёдора Шереметева. В конце года оба войска встретились. Победы Скопина и Шереметева воодушевили народ: казалось, удача снова повернулась лицом к несчастному царю.

Но в это время в судьбу русского государства вмешался Сигизмунд Польский. Напрасно пан Мнишек, спешно покинувший Тушино, и его сторонники твердили королю о необходимости помощи «Димитрию» войском. У Сигизмунда была иная цель — сесть на престол Рюриковичей. Эта цель совпадала с желанием многих князей и бояр, мечтавших о падении Шуйского и об избрании нового царя, может быть, представителя Польши.

Осенью 1609 года польское войско двинулось к границам Руси. В это время удача решительно отвернулась от Лжедимитрия. Против него начали восставать города, прежде ему верные. Одновременно его и преданных ему поляков встревожила весть о выступлении польского войска. Королевские послы, прибывшие в Тушино, объявили волю короля: Сигизмунд поднимает меч на Шуйского и зовёт всех приверженных ему под свои знамёна, обещая большое жалованье и награды.

Второй самозванец, в отличие от первого, не был беспечным, но теперь он был вынужден ожидать решения своей судьбы от бывших своих соратников, сносить их презрение и наглость. Русские вельможи, жившие в Тушине, одобрительно относились к планам Сигизмунда занять московский престол. «Среди этих «крамольников»,— пишет Н.М. Карамзин, — присутствовал и Филарет, невольный и безгласный участник».

В Тушине Филарет мог, не опасаясь преследований, обвинять царя Василия во всех бедах. Он не уставал корить Василия за то, что тот не умел водворить мир между подданными, хотя бы подобный тому, что установился в Тушине. Хорошо зная историю, Филарет любил к случаю повторять слова древних авторов. Отправляя в Москву священника, он сказал ему:

   — Передай царю: «Лучше и надёжнее мир, чем ожидаемая им победа».

Филарет так привык быть в оппозиции к царю Василию, что не замечал собственного лукавства. На самом деле Василий вместе с патриархом Гермогеном неоднократно писали грамоты мятежникам, призывая их к согласию. Царь прощал князьям и боярам их измены, прощал коварство «блудных сынов», награждал «перелётов», вернувшихся в Москву из тушинского стана.

Самозванец одобрял действия Филарета и радовался, что нашёл в нём деятельного помощника. В это время, как известно, в Тушино съехалось много родственников и друзей Филарета. Они нередко встречались за трапезой, беседовали и принимали нужные решения. Особенно часто Филарету случалось обсуждать дела с родственником жены, старицы Марфы, Михаилом Глебовичем Салтыковым.

В тот день Михаил Глебович вошёл особенно радостный и возбуждённый. Его одутловатое пучеглазое лицо сияло нетерпением начать беседу.

   — Челом бью, брательник.

   — Буди и ты здрав, Михаил Глебович.

Салтыков выложил кучу новостей и с особым удовольствием хулил царя Василия. Доставалось и Гермогену. Но Филарет всякий раз перебивал его, чувствуя свою вину перед законным патриархом. Он был смущён в душе, что, наречённый в Тушине патриархом, он выступал как бы в роли самозванца. Видя, как Филарет остерегает его от хулы на Гермогена, Салтыков был недалёк от догадки о причине столь попечительного отношения своего родича к московскому патриарху.

   — Прошу тебя, Глебович, — настоятельно произнёс Филарет, — не говори дурно о Гермогене.

Салтыков недовольно уставился на него светлыми выпуклыми глазами.

   — Молчи, Филарет. У нас с тобой один враг — царь Василий, и пока Гермоген остаётся патриархом, он будет поддерживать Василия. Ныне не пришло ещё наше время, но духовным владыкой на Руси должен быть ты, Филарет.

В Салтыкове кипела злая энергия. Ему было всё равно, на кого опираться — на поляков ли, на самозванца ли, лишь бы ославить именитые княжеские и боярские роды и утвердить силу своей фамилии. Впоследствии он неоднократно добился у Сигизмунда особых привилегий для себя перед другими боярами. Сила этого нетерпения — привести к власти свой род — была такова, что во время смуты в Москве он поджёг собственное подворье, чтобы сильнее пылал огонь, охвативший деревянную Москву.

Салтыков долго колебался, как сказать Филарету, не вызвав его гнева, что он с сыном Иваном и боярами решили отправить грамоту Сигизмунду. Михаил Глебович начал с того, что в грамоте к королю особо будет оговорено требование о неприкосновенности православной веры.

Но Филарет на удивление спокойно ответил:

   — И как ты думал такое великое дело постановить и утвердить?