Читаем Московский процесс (Часть 2) полностью

Человек вообще, а интеллигент в особенности — животное крайне высокомерное, самовлюбленное, считающее себя умнее всех на свете и уж наверняка умнее своего правительства. Я не помню случая, чтобы интеллигенция признала себя неправой, а тем паче — в споре с законной властью. Причины тому, видимо, кроются в интеллигентском комплексе невостребованности, ощущении неосуществленности своих реальных способностей. Еще бы! Ведь они «элита», а значит, именно они должны управлять миром или, по меньшей мере, властвовать умами. Но жизнь, этот судия неправедный, обрекает их на занятия более чем скромные: учить детишек грамоте, исцелять наши болячки, разглядывать в микроскоп бактерии, скучать в провинциальном суде да причащать прихожан и слушать их бесконечные жалобы на несправедливость мира сего. А вокруг, в большом мире, совсем другие люди принимают важные решения, определяющие судьбы человечества. Причем отнюдь не более умные, образованные или достойные в моральном отношении. Как с этим примириться? И — не может интеллигент заставить себя просто заниматься своим делом без затей и претензий. Не может просто учить детишек читать и писать — нет, он должен «воспитывать поколения будущего»; не может просто прописать пилюли пациенту и облегчить его недуги — нет, ему надо печься о здоровье всего человечества. А уж священник и не сомневается в том, что сам Господь Бог поставил его на кафедру для спасения рода людского.

Словом, интеллигенция — самая неудовлетворенная часть любого общества, отчего именно она есть источник бесконечных ересей: социализмов, коммунизмов, феминизмов, экологизмов и прочих утопических идей о всеобщем счастье, осуществить которые можно только под их руководством (о чем обычно скромно умалчивается). Отсюда же и наиболее характерная общая их черта лживость. Ни один интеллигент никогда не признается, что основной мотив его бурной общественной деятельности — стремление властвовать. Куда там! Он будет отрицать это до посинения, неизменно выпячивая самые благородные, самые альтруистические мотивы. Причем так себя разгорячит, так разойдется, что и впрямь верит в отсутствие у себя всякой корысти.

А уж в чем он действительно подлинный мастер, так это в искусстве интерпретации, т. е. в способности одни факты перетасовать и скомбинировать, другие же — опустить и «не заметить» или, наоборот, отвергнуть как недостоверные, даже с негодованием заклеймить как злостную ложь. Он непревзойденный мастер контекста, сменив который незаметно для окружающих, он, словно фокусник, извлекающий кролика из цилиндра, извлечет вам любой самый неожиданный вывод из самых неподходящих фактов. И, сколько с ним ни спорь, сколько ни старайся прижать его к стенке, он вечно выскользнет, точно кусок мыла в бане. Ведь самое главное доказательство — реальный, практический результат его идей — чаше всего отнесено далеко в будущее, да и не интересует его совершенно, ибо он все равно никакой ответственности за него не понесет. Расплачиваться будут совсем другие люди, возможно даже в другую эпоху, а он в любом случае окажется ни при чем: его идеи и благородны, и замечательны, и не его вина, что природа оказалась несовершенна, непригодна для его блестящих идей. Как легендарный Франкенштейн, он не чувствует ни малейшей вины за деяния сотворенного им монстра, ибо важен для него не столько результат, сколько процесс, позволивший хоть ненадолго ощутить себя Богом.

Таковы были и наши миролюбцы, в большинстве своем состоявшие из учителей начальных школ, медсестер, приходских священников и прочих полуинтеллигентов, в общем, всего того, что Солженицын метко окрестил словом образованщина. Таковы же были и их лидеры, многим из которых сам процесс их «лидерства» был гораздо важнее существа дела. И как тут определишь, дураки они или подлецы? Понимали они, что играют на руку Москве, или не понимали? Да их это просто не интересовало, они о том и знать не хотели. Даже их пресловутый страх перед ядерной катастрофой был изначально надуманный, скорее самовнушенный, чем стихийный. Что тут скажешь? Конечно, спасать человечество — куда как более лестное занятие, чем год за годом долбить детям таблицу умножения. Появляется некая значимость в движениях и нотки яростного благородства в голосе. У толпы появляется власть решать глобальные проблемы, у лидеров — власть над толпой. А там, в туманном будущем, хоть трава не расти. Там — не их ответственность: ведь даже если окажется все не так, как мечталось, кто ж с них спросит? Намерения их были благородны, а мир наш — несовершенен.

Перейти на страницу:

Похожие книги