Московский процесс (Часть 1)

Было самое начало сентября, Москва еще не вполне оправилась от «путча», еще оставались баррикады у Белого Дома, а на Садовом кольце лежали цветы в память погибших там троих ребят, когда мы — телевизионная группа, Яковлев и я — подъехали к знаменитому зданию на Лубянке. Здесь все было как в дни моей юности: «Детский мир» на углу, мрачное здание КГБ в центре, напротив станции метро «Дзержинская»; и только опустевший пьедестал «железного Феликса» напоминал о недавних событиях. Странно было видеть его покрытым надписями типа «Долой КПСС!» или просто изображениями свастики и серпа с молотом через знак равенства. Надписи эти за ночь исчезали, стертые чьей-то заботливой рукой, но неизбежно появлялись днем. И так продолжалось несколько недель, пока народу не наскучила эта игра. Тогда-то и появилась на чисто вымытой тумбе аккуратная надпись белой краской: «Прости, Феликс, мы не уберегли тебя». Последнее слово все-таки осталось за чекистами.

Охрана у дверей взяла «на караул» — то ли оттого, что нас сопровождал помощник Бакатина, то ли у них так принято встречать «почетных гостей», не знаю. Невольно вспомнилось, как привезли меня сюда 28 лет назад, безо всякой торжественности и не с парадного входа, а через ворота с другой стороны, где встретивший меня старшина интересовался только содержимым моих карманов. Целая жизнь прошла между этими двумя «визитами», а то и целая эпоха. Но ни радости, ни торжества не испытал я от этого воспоминания. Скорее, наоборот, ощущение бессилия, чувство напрасно растраченной жизни обрело конкретную форму:

«Вот ведь, — подумал я, — целую жизнь потратил на борьбу с этим учреждением, а оно все стоит. И еще вопрос, кто из нас кого переживет».

Конечно, выбор Бакатина мне в собеседники был не случайным. Известно было, что настроен он очень решительно и, хотя при Горбачеве прошел обычную карьеру от секретаря обкома до министра внутренних дел, возглавляемое им теперь ведомство терпеть не может. Когда сразу после «путча» на совете президентов союзных республик Горбачев предложил ему этот пост, он сначала ответил отказом, поскольку «эту организацию вообще надо расформировать».

— Так вот мы вам это и поручим, — отозвался Ельцин.

К моменту нашей встречи он был в должности немногим более недели, но уже успел выделить из КГБ целый ряд служб и передать их другим министерствам. А пресловутое управление «3», ставшее преемником 5-го Главного управления и занимавшееся политическими репрессиями, закрыл вообще. Он еще плохо освоился в своем огромном кабинете и, кажется, чувствовал себя там не совсем на месте. Во всяком случае, когда я спросил его, кто был хозяином этого кабинета раньше, он долго, с видом школьника, получившего в подарок новую электронную игрушку, искал нужную кнопку на своем пульте, чтобы вызвать помощника.

Как и полагается настоящему чекисту, тот появился совершенно бесшумно, ровно вырос из-под земли.

— Доложите историю кабинета.

Нет, Андропов здесь не сидел. Он был в другом здании. Здесь Чебриков, затем Крючков…

Бакатин был явно смущен и своим новым положением, и моим визитом, и в особенности нашей предстоящей беседой. Разумеется, он знал тему заранее и никакого подвоха с моей стороны мог не опасаться. Но вот телевизионная камера…

— Что попадет в кадр?

— Как все? И мои носки тоже?

Показывать телезрителям свои носки он почему-то стеснялся больше всего.

Готовясь к беседе, я мысленно разделил ее на три части, три темы, позволявшие достаточно подробно обосновать идею международной комиссии и свести к минимуму число ее возможных противников. Я знал, что на одной из пресс-конференций Бакатин уже высказался против публичного разоблачения бывших стукачей. Это, однако, меня вполне устраивало: в стране, где стучал если и не каждый десятый, как в ГДР, то уж каждый двадцатый-то наверняка, начинать с их разоблачения было и невозможно, и бессмысленно. Так же, впрочем, как судить всех рядовых членов КПСС. Бессмысленно прежде всего потому, что не было такой уж четкой грани между членом партии и беспартийным, стукачом и просто советским конформистом. За исключением нас, горстки «отщепенцев», это была ссученная страна. И что теперь с этим прикажете делать? Создать новый ГУЛАГ?

Учитывая же чисто юридические трудности, объем проблемы, сопротивление самих этих бывших стукачей и их «хозяев», засевших во всех структурах нынешней власти, начинать с них процесс было просто невозможно. Даже в Чехии, единственной из бывших коммунистических стран, отважившейся начать процесс «люстрации», реакция общества была крайне негативная, а сам процесс безнадежно застопорился именно из-за проблемы стукачей.